Олег Измеров - Дети Империи.
Они замолчали.
– Долго стоять здесь нельзя. Прилетят вертолеты.
Над головой что-то оглушительно зашумело и прямо над ними, казалось, чуть не задевая верхушки деревьев мелькнуло серебристое дюралевое брюхо с крыльями, судя по размеру – что-то из флота гражданской авиации региональных линий. Шасси было выпущено.
– А давайте угоним самолет, – предложил Виктор.
– Ковальчук удивленно посмотрел на него.
– Он шел на посадку, здесь рядом аэродром. Захватим самолет с пассажирами, потребуем лететь в Англию. Как в наше время.
– Собьют.
– С пассажирами?
– Могут и с пассажирами. Хотя… Назад, до поворота и налево!
БМВ взревел двигателем.
«Все лучше, чем так ждать…»
Усилить охрану гражданских аэродромов имперская безопасность явно не догадалась. «БМВ-полицай» легко снес аккурантенькие красные деревянные воротца возле служебной будки на вьезде, пожилой охранник в круглых очках схватился не за оружие, а за телефон. Мотоцикл тоже спокойно проехал по поваленным воротцам. Отныне этот мир узнает не только компьютерную преступность, но и угоны воздушных судов.
Аэродром был небольшой, но, тем не менее, на нем была аккуратно выложена шестиугольными плитами бетонная взлетная полоса; надо полагать, оборудовали на случай войны. Подходящих самолетов на летном поле Виктор заметил три; всякую мелочь, вроде сельскохозяйственных «шторхов» и сине-белых короткокрылых бипланов с раздвоенным оперением для местных полетов он не считал. Возле серого двухэтажного здания аэропорта, казавшегося на открытом поле приземистым, стоял четырехмоторный тупоносый поршневой высокоплан незнакомой Виктору марки, по виду смахивающий на «Ан-24», только размерами поменьше; примерно этак с «Ил-14» как раз будет. По трапу не спеша подымались пассажиры, посадка заканчивалась. «БМВ-полицай» врубил сирену и рванул туда.
– Внимание! Экипажу остановить посадку! Не закрывать дверь в самолет! Повторяю…
В рейхе как прикажут, так и сделают.
Когда их «БМВ» подкатывал к самолету, трап послушно стоял, дверь была открыта, и из него удивленно выглядывала флюгбегляйтерина в темно-синей форме с белой блузкой и с золотым орлом на пилотке. Виктор даже сначала подумал, что это самолет «Бритиш эйруэйз», но вовремя вспомнил, что в иной реальности у «Люфтганзы» и форма может быть другая.
Мотоцикл рванул на обгон и подскочил к трапу раньше; двое из их группы с автоматами бросились внутрь, и коротенький трап загрохотал под каблуками их тяжелых ботинок; третий сорвал путемет с крепления и держал его наперевес, прикрывая подход. «БМВ» вывернулся рядом; хлопнули дверцы и Виктор выскочил влево вслед за Зиной. Зина подскочила к трапу, махая своим «Скорпионом» и подзывая его и Наташу; Виктор пропустил Наташу вперед, поднялся сам, держа свой джеймсбондовский «Вальтер» стволом вверх в опасении не в того пальнуть, за ним простучала каблучками Зина и, наконец, протопал спиной вперед чувак с пулеметом. Впереди слышались крики «Стоять!» «Не двигаться!» «Оставаться на местах!». Трап откинули и захлопнули люк. Флюгбегляйтерина стояла побледневшая, возле прохода в салон, с опущенными руками, и, видимо, все еще воспринимала происходящее за полицейскую операцию.
Из прохода салона вернулся шофер и стал рядом с пулеметчиком.
– Остаетесь здесь, – сказал он Зине, – если что, будете оказывать врачебную помощь. А вам – подойти к кабине. – Последние слове его были обращены к Виктору и Наташе.
– Ваше имя? – обратилась Зина к флюгбегляйтерине.
– Грета… Грета Фельдбауэр.
– Я врач. Если появятся раненые, вы должны мне помогать. Вас учили оказывать первую помощь?
– Да… да, фрау…
– Зовите меня «фрау доктор». Где на самолете аптечка и лекарства?..
…Виктор и Наташа пробирались вдоль прохода в кабину. Виктор продолжал держать свой «Вальтер» по-киношному стволом вверх, рассчитывая на чисто психологический эффект; со стороны это действительно, выглядело внушительно. Наташа, наоборот, держала «Зауэр» обеими руками стволом вниз; видимо, на СССР-то она работала, но профессиональной подготовки не имела. Виктор вертел головой на тот случай, если кто из пассажиров дернется. К счастью, все сидели на удивление спокойно, как будто их каждый рейс угоняют. Он чуть было не начал подозревать, что этот самолет специально подставлен Альтеншлоссером, но сообразил, что обыватель здесь просто привыкли к шмонам, устраиваемым силовиками по всякому поводу, что перестал удивляться людям с автоматами, лишь бы только они его самого не трогали. Снаружи затарахтели двигатели, и Виктор счел это хорошим знаком; должно быть им разрешили взлет.
Перед его глазами мелькали лица пассажиров. Вот какой-то коммивояжер средних лет, начинающий полнеть, спокойно жует орешки из бумажного пакетика. Вот пожилая чета: он устало откинулся на спинку кресла, она скучающе смотрит в окно, ожидая, что будет дальше. Молодой человек, худощавый, набриолиненый, в дорогом пальто и костюме, может быть, артист. Две дамы рядом сидят, не первой молодости, одна сухощавая, другая, наоборот, явно мечтает о похудании, может быть, даже ищет рецепт в том самом женском журнале из тонкой бумаги, что сейчас держит в руках. Понятно, почему в Европе раньше изобрели пипифакс: у таких журналов прочности маловато.
– Извините, когда мне вернут табельное оружие?
Ого! Эсесовец в форме с расстегнутой кобурой. Тут что, еще и с пестиками в самолет можно было? Или только СС?
– Вам вернут его после приземления, сейчас оно нужно…
Еще какой-то недовольный чиновник народных учреждений, почему-то потеет и все время вытирает лысину. Пастор в черном. Две подружки, наверное, студентки, одна что-то рассказывает другой…
Прямо у кабины пилота, на первом ряду, к переборке между салоном и кабиной была подвешена прямоугольная люлька, похожая на корзину, и в ней лежал полугодовалый ребенок. Ребенок посмотрел на Виктора: не испугался, не заплакал, не улыбнулся, а просто посмотрел.
«Есть детская коляска на самолете ТУ…»
Кажется, это было самое начало шестьдесят третьего. Новый табель-календарь с синеватыми спутниками, запах новогодней елки и серый томик Маршака, где, на картинке на одной из страниц, в такой же кроватке мирно дремал такой же младенец.
Ребенок продолжал с любопытством глядеть на него и этот взгляд, казалось, выворачивал ему душу наизнанку.
«Господи! Что же это?! Зачем я только ляпнул про самолет, зачем?! Что, что я теперь наделал?!»
Виктора вдруг охватил ужас, какой-то неосознанный, стихийный, он заливал его теплой, липкой, душной волной с ног до головы, и Виктор не мог с этим ничего поделать. Ужас не за себя – он внезапно осознал, что только что натворил нечто катастрофическое, чего уже нельзя исправить, что полностью разрушило его жизнь еще до того момента, как ее может оборвать пуля, удар этой крылатой машины о землю, или пламя горящего бензина из баков. Он понял, что совершил страшное преступление, когда, загнанный в угол имперской безопасностью, перешел от борьбы с сыскной машиной рейха к войне с населением, с такими же людьми, ни в чем перед ним не виноватыми. С этим полнеющим дельцом, со студентками, с парой безобидных старичков, со священником и с этим ребенком, который еще только-только увидел мир, именуемый жизнью. Он зашел слишком далеко и из спасителя мира превратился в преступника, по уголовному кодексу – одного из самых опасных. Его не оправдывало то, что в этом деле он был всего лишь участником, а остальные, не колеблясь, перешли к действию. Они не могли себе представить, что такое угон самолетов, в их мире этого еще не было, а он – мог, он читал и видел кучу фильмов.
