Сергей Лукьяненко - Eurocon 2008. Спасти чужого
– Как ты думаешь, что попросит наемник? – поинтересовался мечник, бесстрастно разглядывая одну из собак Охотника.
– Коня, разумеется, – усмехнулся тот. – На лыжах ему нигири не догнать.
– А он очень хочет до нее добраться, – вздохнул Ингольф.
– Так сильно, что не побоялся отправиться в путь накануне Отига, – подтвердил Охотник.
Мечник помолчал, а затем твердо произнес:
– Я хочу ей помочь.
Охотник сжал ухо желтоглазой суки – та удивленно посмотрела на хозяина, – однако ответил собеседнику прежним, спокойным тоном:
– Нигири сама решила, что купить на остатки магии. Разговор окончен.
– Будет лучше, если Леннарт умрет, – холодно сказал Ингольф.
Сказал решеннымтоном.
– Хочешь вмешаться в спор Орвара и Расмуса? Грязнуля будет недоволен.
– И что он сделает? Убьет меня?
Охотник расхохотался:
– Хорошая шутка, Ингольф! – И тут же стал серьезным: – Но я не хочу ссориться с Углежогом. Мне нравится дикость грязнули.
– Для меня это очень важно, – прорычал мечник. – Разреши мне поединок.
Несколько секунд мужчины буравили друг друга взглядами, после чего Охотник отвел взгляд, погладил плюхнувшегося на место обиженной суки кобеля и грустно улыбнулся:
– Наконец-то.
– Что ты имеешь в виду? – насторожился Ингольф.
– А ты не понял? Или боишься, что понял неправильно?
– Что ты имеешь в виду? – требовательным тоном переспросил мечник.
– То, что сказал, – ответил Охотник. – За те восемьсот лет, что я вынужден терпеть твое общество, ты впервые сам вызвался на бой.
«Те восемьсот лет...» Понимание заставило Ингольфа вздрогнуть:
– Так просто? Я должен был сам...
– Нет, человековское отродье, не просто, – жестко перебил мечника Охотник. – Ты должен был САМ: и душой, и телом. Каждой своей частичкой. И самое главное – ты должен был захотеть победить. Даже не так: тебе нужна победа любой ценой.
– Ты не позволишь мне убить наемника! – Мечник скрипнул зубами.
– Нет, Ингольф, не так: ты сам должен будешь сделать выбор. – Охотник издал издевательский смешок: – К тому же все говорят, что Леннарт крутой боец.
– Крутые бойцы не шляются по северным пустошам и не ночуют в клоповниках, – отрезал Ингольф. – Крутые бойцы живут южнее, в столице и богатых марках, где много преступников и много охотников за головами. Там крутость проверяется другими бойцами, не менее сильными. О Леннарте же складывают легенды пропахшие селедкой рыбаки да пастухи. Ему хватает этой славы.
– Он силен и победил многих воинов.
– Где простолюдин мог обучиться высокому искусству? – высокомерно осведомился мечник. – Я убью его без твоей помощи, убью даже с закрытыми глазами, убью и помогу нигири дойти до Мышиных гор. Ублюдок Расмус отнял у нее магию, но я верю – она дойдет. У нее глаза горят. Она дойдет.
– Но почему?
– Мое дело, – в третий раз за вечер повторил Ингольф.
– Если убьешь Изгоя, тебе придется бродить с нами еще тысячу лет!
– Я уже проклят, – напомнил мечник. – Тысячей лет больше, тысячей меньше... Мне давно все равно.
– Ставишь тысячу лет проклятия ради чужой женщины?
И снова во взгляде Ингольфа появилось высокомерие. Даже – Высокомерие. И обращено оно было не к простолюдину, что топтался сейчас на лыжах, умело ведомый ночными тварями, а к самому Охотнику, одно только имя которого наводит страх на людей. Ингольф смотрел на Охотника так, что тот начал понимать разницу между тварью и человеком.
– Гаруса – мать, – произнес мечник. – А у матерей нет национальности и рас.
– Кажется, теперь я понимаю, что именно заинтересовало Брюхо в этой истории, – пробормотал Охотник, отводя взгляд. – Мать, да?
– Я рожден женщиной, – продолжил Ингольф. – Пусть я проклят, но этого не забыл. Я был воином, но сражался только с воинами. Мои руки по локоть в крови, но это кровь равных. Это кровь воинов!
Не было больше проклятого мечника, бездушного и безразличного. Перед Охотником сидел рыцарь, заплативший огромную цену за нарушенное слово, но не забывший, что такое честь. Или наконец-то вспомнивший, что такое честь. Рыцарь, который больше всего на свете хотел исполнить главный долг воина: выйти на бой, чтобы защитить.
– Разреши мне поединок! Расмус не посмеет воспротивиться: ты держишь нити моего проклятия, ты в своем праве. Разреши!
– Ты хочешь победить?
– Я обязан победить.
– Орвар, – покачал головой Охотник, восхищаясь толстым уродом. – Хитрый обжора Орвар... он все предусмотрел, потребовал меч... А я все не мог понять, чего он на тебя так пялится... Теперь Грязнуля и Сапоги подумают...
– Что подумают? – не понял рыцарь.
– Не важно. – Охотник посмотрел Ингольфу в глаза. – Я ждал этого момента восемьсот лет, рыцарь. Я ждал, когда ты сам, не по принуждению, не по приказу, а по зову сердца, по велению души, по требованию совести захочешь выйти на поединок. По-настоящему захочешь. А потому не могу тебе отказать. Ты сразишься с Леннартом.
– Спасибо!
– Не спеши радоваться. – Охотник вновь стал спокойным и чуточку рассеянным. – Ты очарован Гарусой, но ты не разглядел главного: иногда, мой друг, победа и смерть шествуют рука об руку. Подумай об этом, проклятый рыцарь.
* * *Бразар умер в тот самый миг, когда на горизонте появились заснеженные пики Мышиных гор. Когда Гаруса решила, что предсказание по каким-то причинам оказалось ложным и ее безумное предприятие может завершиться удачно. Когда она улыбнулась.
Именно в этот момент Бразар остановился, коротко выдохнул и медленно опустился на землю, аккуратно сложив в коленях ноги. Отдых у костра ночных тварей не прибавил скакуну сил, зато наполнил ложной уверенностью в себе. И холодным дыханием Отига. Покинув заброшенное кладбище, козел, несмотря на протесты Гарусы, помчал рысью, торопясь унести хозяйку от ночных тварей, а уж когда они вышли на знакомую дорогу, то и вовсе погнал без оглядки.
И не выдержал.
– Прости...
Нигири провела рукой по витым рогам, в которые когда-то вплетала магические нити, коснулась лба Бразара, отвернулась и, поудобнее перехватив меховой сверток, побрела к возвышающимся на горизонте горам. По колени проваливаясь в снег. Стискивая зубы. Чувствуя за спиной дыхание наемника.
Примерно через пятьдесят шагов Гаруса стала задыхаться, а одежда под шубой насквозь промокла – сказывалась незалеченная лихорадка. Голова кружилась, перед глазами плыли разноцветные круги, а пот, выступающий на лбу, на ветру мгновенно превращался в лед.
Она перестала видеть горы. Но знала, что они где-то впереди.
Она перестала чувствовать руки, которыми прижимала к себе меховой сверток. Но знала, что не выронила его.
