Юлий Буркин - Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок
Это традиционная песенка джипси для чужаков. На самом деле они научились находить спрятанные в корпусе звездолета контрольные датчики, и им почти всегда удается перепрограммировать их, да так, что комар носа не подточит.
— Хм-м, — выпятил губу Бенедикт. — Вообще-то верно. Только не надо мне говорить, что вы вообще никогда не угоняете звездолеты.
— А мы и не говорим, — пожал плечами Гойка.
— С кем не бывает? — добавил я.
— Хо-хо-хо! — радостно закатился Бенедикт. — И правда! С кем не бывает?..
Мы выпили и принялись за еду.
— Значит, вам нужен репетитор? — полувопросительно произнес Бенедикт. Ладно. Подыщем. Я всех тут знаю. Только придется заплатить.
— Сколько? — полез я в карман.
— Не-е, — помотал головой Бенедикт. — Деньги будете учителю платить.
— А ты что, поможешь нам бесплатно? — недоверчиво усмехнулся Гойка.
— Конечно не бесплатно, — ответил ему Бенедикт с еще более наглой ухмылкой на роже. Вы будете мне петь. Никогда не слышал, как джипси поют, а только легенды об этом.
— А что ты слышал? — опять завелся Гойка. — В кабаки мы не ходим, шутить не умеем…
Я положил под столом руку на его колено, и он осекся.
— Как мы будем петь без инструмента? — спросил я. — Да еще в таком шуме.
— Это мы решим, — помахал ладонью Бенедикт.
— А учителя нам точно найдешь?
— Будь спокоен. Лучшего!
— Тогда давай, решай, — согласился я. — Будет инструмент — будут и песни.
— Виолину, балисет или аккордедронус?
— Балисет.
— Фредди! — вновь позвал Бенедикт, и перед нашим столиком вырос чернокожий юноша-официант. — Ну-ка, живо слетай к Дьяволу и скажи, что Бенедикту нужен балисет. И еще — каждому, — обвел он нас троих пальцем, — по пиву.
Юноша рванулся к выходу, но Бенедикт остановил его:
— Стоп! Я тебя отпускал? Правильно, не отпускал. А чего тогда ты дергаешься, словно тебя кто-то укусил? Отключи в нашем зале музыку, а выходы перекрой сайленс-полем. Все понял?
— Все, — торопливо кивнул официант. Но опасливо добавил: — Только другие клиенты могут быть недовольны.
— Это моя проблема, — заявил Бенедикт. — А твоя задача состоит в том, чтобы остаться живым. Повтори, что ты должен нам обеспечить для этого?
— Тишину, балисет и пиво.
— Неправильно, — капризно покачал головой Бенедикт. — Все наоборот. Сначала — пиво. Потом летишь за балисетом, а потом уже и тишину делаешь. Теперь ясно? Все. Исчез.
Когда инструмент появился у Гойки в руках, он повертел его, неодобрительно морщась:
— Автомат. Терпеть не могу.
Он нажал на клавишу автонастройки, и ослабленные до этого струны натянулись. В зале к тому времени установилась почти полная тишина. Музыка прекратилась совсем, раздавались только голоса посетителей, но теперь, чтобы их услышали, им не приходилось орать во всю глотку. Однако это и впрямь понравилось не всем.
— Какого черта выключили музыку?! — крикнул кто-то.
— Успокойся! — рявкнул Бенедикт. — Раз выключили, значит, надо! Сейчас нам будут петь джипси!
Видимо, это сообщение действительно заинтересовало народ, так как возражать никто не стал.
Поставив аккорд, Гойка провел по струнам ногтем. Я приготовился к очередной цыганской балладе. Но вместо этого он вдруг замолотил по струнам словно балалаечник. Аккорд был минорным, и звучание получилось тревожно-трагическим. Неожиданно для меня Гойка запел на русском (само собой, образца двадцать пятого века):
- Распустила крылья перепончатые ночью мышь летучая,
В небе черной тенью промелькнула между грозовыми тучами,
Месяц на монаха беглого глаз скосил свой злой,
Тот бежит от звездолета по тропе лесной.
Вымокнув до нитки, сушит рясу в кабаке, от леса в трех верстах
Пьяному монаху отказались наливать, и он кричит в сердцах:
«У греховности и святости — равная цена;
Что ж вы, суки, я пришел к вам, дайте мне вина!»
Но все смеялись.
Лишь блудница одна
Подала с молитвой чашу вина,
И он испил до дна…
Пел Гойка страстно и разливисто. Было в его исполнении что-то рок-н-ролльное. Напор. Но все-таки это был не рок-н-ролл. Иногда он приглушал струны ладонью и произносил целые фразы речитативом без аккомпанемента. Люди вокруг примолкли окончательно, и многие стали подтягиваться к нам.
- Распустила крылья перепончатые ночью мышь летучая,
В небе черной тенью промелькнула между грозовыми тучами,
В свете молний путник движется по тропе лесной,
И вертепы, и святыни — за его спиной!..
Гойка остановился. Последний аккорд затих не сразу. Затем несколько секунд в зале царило безмолвие. А потом оно взорвалось восторженным ревом, свистом и топотом.
— Еще! Еще! Давай еще! — кричал Бенедикт, перекрывая остальных. — Да ты, братец, умеешь!
Гойка снисходительно усмехнулся.
— Спой им про Бандераса, — посоветовал я.
Гойка кивнул.
— Теперь нашу, — сказал он и запел по-цыгански в своей коронной испано-индийской манере:
- Эй, ромалы, слушайте правдивый рассказ,
Что ветер нашептал, который бродит меж звезд…
И вновь по окончании разразилась восторженная буря.
— Не знаю, о чем ты пел, — сказал Бенедикт, — но и не надо. И без того душа плачет.
Люди одобрительно кивали, били Гойку по плечам и заказывали кружку за кружкой.
А Бенедикт сказал:
— О штурмане. Я уже приглядел тут для вас кое-кого. Брайни, поди-ка сюда. — Он потянул за руку худощавого парнишку ярко выраженной семитской наружности и выволок его к самому столу.
— Вот, пожалуйста. Штурман. Зовут Брайан. Из колледжа недавно, так что и теорию еще помнит. Но и на практике уже немало накатал. Ну-ка, Брайни, перечисли-ка свои маршруты.
— Беня, я тебя умоляю…
— Давай, давай!..
Парнишка поднял глаза к потолку и, загибая пальцы, затянул;
— Москва — Новые Фермопилы, Москва — Петушки, Четвертая Альдебарана — Рай, Е-7/87 — Долгожданная Эрекция, Алмазный Край — Юпитер Гелиоса, Челябинск Рай…
— Ну хватит, хватит, — остановил его Бенедикт. — Видали?!
— Что-то молод он больно, — недоверчиво помотал головой Гойка.
— Молодой, да ранний, — заверил Бенедикт. — Вам как раз подойдет.
— А чего им надо? — поинтересовался парнишка. — Ты меня, Беня, продаешь, как какую-то бессловесную тварь…
— А ты и есть тварь, — заявил Бенедикт. И добавил, выдержав паузу: Божья.
Народ заржал, а парнишка, пытаясь вырвать руку из мертвой хватки Бенедикта, заявил:
— Не, я к джипси не пойду. Если им надо украсть корабль, то я — пас.
— Нам нужен репетитор, — вмешался я. — Обучить нашего штурмана гиперпрыжкам.
— А-а, — протянул Брайан. — Это-то мне раз плюнуть. Хоть и сложно. Только я все равно не могу.
— Как это не можешь?! — возмутился Бенедикт. — Я пообещал!
— Ты пообещал! Меня как раз начальник транспортной службы графа Ричарда Львовского к себе вербует, сулит немножечко деньжищ заплатить.
— А вот это видел? — показал ему Бенедикт кулак. — Сулит ему! Еще вякнешь, и будет тебе обрезание по самые уши! Ты уж лучше молчи. А вот ты — пой, повернулся он к Гойке.
— Пусть-ка споет мой брат, — отозвался тот, вручную перестраивая балисет для меня. — Я по этой части против него — пацан, не более. Хотите верьте, хотите — проверьте.
Этого мне только не хватало. Хотя, с другой стороны, почему бы и не спеть?
Я принял инструмент из рук Гойки и на миг задумался… И решил взять слушателей контрастом. В противовес разухабистым Гойкиным песням спеть что-нибудь щемяще-грустное. Типа «Ночной птицы» Никольского или его же «Музыканта»: «Повесил свой сюртук…» Интересно, смогу ли я заставить их слушать меня на русском языке двадцатого века так, как слушали они Гойку на цыганском?
Я опрокинул в глотку рюмку водки, которая тоже появилась на нашем столике, поморщился и сказал:
— Я знаю песни только на диалекте своего родного табора.
И тут меня осенило. Я понял, что именно я буду петь. Когда-то давным-давно я сам положил на музыку стихи моего сокурсника Леши Михалева. И всем нравилось.
— В этой песне говорится о любви и о смерти, — сказал я. Хотел добавить что-то еще, но не стал. Потом переведу, если попросят. И я запел:
- На город мой безмолвна и бела
Ложится ночь, укутавшись в метели,
Два ангела ко мне в окно влетели,
Сложив за спинами замерзшие крыла,
Сказали мне, что Королева умерла.
И замолчали. Я хотел уехать
Тотчас из города, где ночь белым-бела,
Безмолвна. Где, быть может, «Умерла»
Чуть слышно прошептало эхо
За мною вслед и подавилось смехом.
Им нечего мне было рассказать,
Я понял все по их молчанью,
Расправив крылья над плечами,
Два ангела летели к небесам
В свой добрый мир из моего, назад.
Люди слушали молча, завороженно глядя мне в рот. Я чувствовал себя удавом Каа в городе обезьян. Но краем глаза я увидел, как из-за соседнего столика поднялся какой-то человек и проворно вышел из нашего зала. Все, что я успел заметить в нем, — зачесанная на лоб челка и большие уши. Не всем, значит, нравится, как я пою. Ну и ладно, скатертью дорога. Я опустил глаза, чтобы больше не видеть ничего такого, что могло бы меня сбить.
