Сомерсет Моэм - Театр. Рождественские каникулы (сборник)
– До чего ж приятно уехать из Англии, но и того приятней возвратиться.
Все пережитое в Париже уже затянулось легкой дымкой. Будто после ночного кошмара, когда просыпаешься весь дрожа, но день течет своим чередом, и память о нем бледнеет, и немного погодя уже только и помнишь, что тебе привиделся дурной сон. Хотелось знать, встретит ли его кто-нибудь, как славно было бы увидеть на перроне родное лицо. На вокзале Виктории он вышел из вагона и сразу же увидел мать. Она обвила руками его шею и так расцеловала, словно они не виделись долгие месяцы.
– Я сказала твоему отцу, что, раз он тебя провожал, встречать буду я. Пэтси тоже хотела поехать, но я не позволила. Я хотела на несколько минут заполучить тебя для себя одной.
До чего же приятно, когда тебя окутывает эта надежная любовь.
– Глупышка ты, мама. Это же нелепо, такой ненастный вечер, на перроне продувает насквозь, ты же рискуешь простудиться насмерть.
Под руку, счастливые, они прошли к автомобилю. И поехали на Порчестер-Клоуз. Лесли Мейсон услышал, как отворилась парадная дверь, и вышел в прихожую, сбежала по лестнице Пэтси и кинулась в объятия брату.
– Идем ко мне в кабинет, глотни спиртного. У меня там виски. Ты, должно быть, отчаянно промерз.
Чарли достал из кармана пальто два флакона духов, которые привез матери и Пэтси. Их выбрала Лидия.
– Я привез их контрабандой, – с торжеством объявил он.
– Теперь эти две женщины будут благоухать, точно публичный дом, – расплывшись в улыбке, сказал Лесли Мейсон.
– Я привез тебе галстук от Шарве, па.
– Яркий?
– Очень.
– Отлично.
Все расхохотались, очень довольные друг другом. Лесли Мейсон налил немного виски и настоял, чтобы жена выпила, а то еще захворает.
– Были у тебя какие-нибудь приключения, Чарли? – спросила Пэтси.
– Ни единого.
– Лгунишка.
– Ну, ты нам все про все расскажешь потом, – сказала миссис Мейсон. – А сейчас пойди прими хорошую горячую ванну и переоденься к ужину.
– Для тебя все готово, – сказала Пэтси. – Тебе остается только развести в ванне ароматическую соль.
С ним обращались так, словно он только что вернулся с Северного полюса после неимоверно трудного путешествия. И сердце его ликовало.
– Хорошо вернуться домой? – спросила мать, глаза ее светились любовью.
– Замечательно.
Но когда Лесли, еще не окончательно одевшись, зашел к жене поболтать, пока она приводит в порядок лицо, она встревоженно обернулась к нему.
– Он ужасно бледный, Лесли, – сказала она.
– Немного утомлен. Я и сам заметил.
– Он так осунулся. Мне это сразу бросилось в глаза, когда он вышел из вагона, но только дома я его как следует разглядела. Он белый как полотно.
– Через день-другой отойдет. Должно быть, гульнул. По его виду я полагаю, он не одной красотке помог отложить деньжат на почтенную старость.
Миссис Мейсон сидела у туалетного столика в китайском жакете, отороченном белым мехом, и старательно подводила карандашом брови, но при этих словах мужа резко обернулась.
– Ты что хочешь этим сказать, Лесли? Не хочешь же ты сказать, что он развлекался с этими мерзкими француженками?
– Ну оставь, Винития. Для чего, по-твоему, он поехал в Париж?
– Посмотреть картины, повидать Саймона, ну и просто съездить во Францию. Он же еще мальчишка.
– Не говори глупости, Винития. Ему двадцать три года. Надеюсь, ты не думаешь, что он девственник?
– Все мужчины омерзительны, вот что я думаю.
Голос ее сорвался, и, видя, что она не на шутку огорчилась, Лесли с нежностью потрепал ее по плечу.
– Милая, ты же не хочешь, чтобы твой единственный сын был евнухом, правда?
Миссис Мейсон и сама не знала, смеяться ей или плакать.
– Да нет, наверно, не хочу, – хихикнула она.
Полчаса спустя Чарли, не в самом парадном смокинге, с особым удовольствием, сел за стол в стиле чиппендейл с отцом в бархатном пиджаке, с матерью в свободного покроя розовато-лиловом шелковом платье и с Пэтси, как и положено девице, в розовом шифоне. Георгианское серебро, затененные свечи, кружевные салфеточки, купленные Винитией Мейсон во Флоренции, хрусталь – все было красиво, но главное, так знакомо. Картины на стенах, каждая со своей подсветкой, были вполне хорошие; и две горничные в аккуратной коричневой форме прибавляли еще один штрих. Все рождало ощущение защищенности, приятную уверенность, что внешний мир отсюда далек. Простая добротная пища рассчитана на здоровый аппетит, от нее не потолстеешь. В камине электрический костер с успехом изображает горящие поленья. Лесли Мейсон взглянул на меню.
– Вижу, ради возвращения блудного сына мы закололи жирного тельца, – сказал он, лукаво посмотрев на жену.
– Ты хорошо ел в Париже, Чарли? – спросила миссис Мейсон.
– Вполне. Я, знаете ли, не ходил по шикарным ресторанам. Мы обычно ели в ресторанчиках и в кафе Латинского квартала.
– А кто же это «мы»?
Чарли на миг замялся, покраснел.
– Да я обедал с Саймоном.
Был такой случай. Своим ответом он скрыл правду, но и не соврал. Миссис Мейсон перехватила многозначительный взгляд мужа, но не обратила на него внимания; с нежной любовью она все смотрела на сына, а тот, слишком бесхитростный, и не подозревал, что родители пытаются проникнуть ему в душу, разгадать тайны, которые он, быть может, там хранит.
– А картины какие-нибудь ты видел? – ласково поинтересовалась мать.
– Я был в Лувре. Мне очень понравился Шарден.
– Да что ты? – отозвался Лесли Мейсон. – По правде сказать, на меня он не производил особого впечатления. Мне он всегда казался скучным. – Глаза весело блеснули, и он сострил: – Между нами говоря, Шардену я предпочитаю Шарве. Он по крайней мере современен.
– Твой отец просто невозможен, – снисходительно улыбнулась миссис Мейсон. – Шарден очень добросовестный художник, один из мастеров восемнадцатого столетия, но, разумеется, не из великих.
Однако им, в сущности, куда больше хотелось рассказать, как провели время они сами, чем слушать рассказы Чарли. Праздник у кузена Уилфрида удался на славу, и они вернулись домой такие усталые, даже не успели поужинать, сразу легли. По этому видно, как они веселились.
– Пэтси сделали предложение, – сказал Лесли Мейсон.
– Интересно, правда? – воскликнула Пэтси. – К сожалению, бедняжке всего шестнадцать лет, ну я ему и сказала, что хоть я и дурная женщина, но еще не пала так низко, чтобы похищать младенцев из колыбели, и целомудренно поцеловала его в лоб и пообещала быть ему сестрой.
Пэтси продолжала болтать, Чарли с улыбкой ее слушал, а миссис Мейсон воспользовалась случаем повнимательней к нему присмотреться. Он и вправду очень хорош собой, а бледность ему к лицу. Со странным чувством думала она о том, как он, должно быть, нравился этим ужасным парижанкам; наверно, побывал в каком-нибудь их мерзком заведении; как он, должно быть, всех очаровал, такой молодой, чистый, обаятельный, рядом с толстыми, лысыми, гадкими стариками, к которым там привыкли! Интересно, что за девушка его привлекла, была бы хоть молоденькая и хорошенькая, говорят, мужчин привлекают женщины, похожие на их матерей. Уж наверно Чарли восхитительный любовник; она невольно гордилась им; как же иначе, ведь он ее сын, она носила его под сердцем. Милый. До чего он бледный и усталый. Странные мысли бродили в голове миссис Мейсон, этими мыслями она не поделилась бы ни с кем на свете: она грустила и слегка ревновала, да, ревновала к девушкам, с которыми он спал, но ощущала и гордость, да еще какую, ведь он сильный, красивый, настоящий мужчина.
