Вадим Давыдов - Киммерийская крепость
– Ну, ни хера ж себе, – крякнул кто-то.
– Отставить, – тихо приказал Вавилов. – Это как называется, сынок?
– Кэндо. Искусство боя. Извините. Очень долго рассказывать.
– И давно?
– Всю жизнь.
– Я-а-а-асно…
– А я-то ломал голову, кто это Гирю с его шалманом уработал, – Городецкий рассмеялся. – Ай да Гурьев, ай да сукин сын! Вот вам и висяк, – распечатали!
Нет, всё-таки он опасен, без всякого страха подумал Гурьев. И он мне нравится.
– Варяг?!
– Год назад. Помните? Кто из наших был на месте? Лесной, Драгун?
– Да там как будто фреза с мотором пролетела, – проворчал Плетнёв, осторожно покосившись на Гурьева. – А потом Змей Горыныч пыхнул. Ёшкин кот, Михеича – и то вывернуло!
– Гур, а почему – именно так? – во взгляде Городецкого светилось любопытство, и не было ни тени осуждения, в отличие от хмурого Вавилова.
– Его пример – другим наука, – Гурьев был безмятежен. – Но, Боже мой, какая скука. Давай сменим тему, Варяг. Я даже не представляю себе, о чём ты говоришь.
– Хорошо держишься, сынок, – тон Вавилова, несмотря на звучавшее в нём уважение, не предвещал ничего хорошего. – Чтобы это было последний раз. Вопросы?
– Куча вопросов, Фёдор Петрович, – Гурьев спокойно выдержал его взгляд. – Разве не верно, что нападающий сам выбирает свою судьбу и берёт на себя ответственность за последствия? Стоит ли рисковать, оставляя врагу возможность причинить вред тебе и твоим близким? Разве долг не платежом красен? Я могу долго упражняться. Ошибка, на самом деле, в другом. В том, что болезнь запущена. Гангрену останавливают ампутацией[122]. Опять же, мы углубляемся в область чистого разума. Мы для этого здесь?
– Ага, – Герасименко подкрутил роскошные усы. – Ты кого приволок, Варяг?
– Настоящего самурая, – усмехнулся Городецкий. – Инструктора по защите и нападению. А?
– Извини, Сан Саныч, – Гурьев развёл руками. – Я не Гилель, чтобы научить тебя Торе, пока ты стоишь на одной ноге[123].
– А этого даже я не знаю, – Городецкий вздохнул. – И сколько мне потребуется времени?
– Года три. У тебя общая подготовка неплохая, и весьма. Ну, чтобы ты хотя бы представление имел, как и что к чему, не меньше года.
– А остальные?
– Как я могу знать? Пробовать надо.
– Ты посмотри только, Батя. Какой кадр!
– Мы договорились, сынок? – Вавилов словно не слышал всего, что было произнесено с того момента, как прозвучала его последняя реплика.
– Обещаю, – Гурьев чуть прищурился.
– Ну, добро, – лицо Фёдора Петровича вмиг разгладилось. – Человек должен всегда человеком оставаться. Иначе сам превратится в нежить.
У Гурьева было море возражений в запасе, но он промолчал. Городецкий посмотрел на него – и кивнул одобрительно.
– Теперь многое понятно, – Вавилов грузно поднялся, посмотрел на подчинённых. – Порядок наведите, ребята. Давай-ка, сынок, ко мне в кабинет. И ты, Варяг.
Расположившись за столом и усадив Гурьева с Городецким, Вавилов разорвал, по старой привычке, новую пачку папирос «Норд» пополам и, закурив, кивнул Городецкому:
– Покажи колечко.
Городецкий достал аккуратно сложенный вчетверо лист и протянул Вавилову. Фёдор Петрович долго рассматривал картинку, потом вернул бумагу:
– Размножим на гектографе. Кто рисовал? Ты, сынок?
– Да.
– Толково. Должно помочь.
– Если оно ещё здесь, – Городецкий рассеянно вертел в руках ручку-самописку. – А, Батя?
– А где? – Гурьев напрягся.
– Да где угодно, – Городецкий вынул плоский портсигар, достал папиросу, закурил, с наслаждением затянулся. – Это не Тициан и даже не Фаберже. В каталогах его нет. Я проверю, но ставлю глаз, что в каталогах оно не значится. В случайности я, как известно, не верю. Значит, работали на заказ. Так, Батя?
– Так, Пинкертон.
– Ну почему Скворушка должна была заболеть именно сейчас? – Городецкий с силой затолкал самописку в нагрудный карман пиджака и снова взял лежавшую на краю пепельницы папиросу. – Кого мне по музеям и архивам отправлять? Колумба с Сотником? Или самому? Прр-р-роклятье!
– Музеи оставьте Полозову, – Гурьев посмотрел в половину окна. – Полозову. Это несложно, ему быстрее помогут, чем вам.
– Штучная мысль, сынок, – согласно кивнул Вавилов. – Мандат мы ему оформим, чтобы по бумажкам не было вопросов. Ты ему доверяешь?
– Да. Он, конечно, в драку полезет, но с этим мы с Учителем справимся.
– Да уж не подведите.
– Варяг, – Гурьев чуть повернулся, чтобы лучше видеть Городецкого.
– Да?
– Ты с какого года?
– Пятого.
– Как же ты на Олимпиаду попал?
– Да есть пара фокусов, – Городецкий заговорщически подмигнул.
– Добро. Сан Саныч, через час я хочу видеть план мероприятий по делу. Посидим над ним, если повезёт, до обеда управимся. Двигай.
Городецкий кивнул и вышел. Оставшись с Гурьевым с глазу на глаз, Вавилов зажёг очередную папиросу и, усмехнувшись каким-то своим раздумьям, проговорил:
– Рассказывай, сынок.
Память сердца. Карамболь от трёх бортов
К лету двадцать шестого вопрос о деньгах встал особенно остро. Благодаря Мишиме ни он, ни, тем более, мама ни в чём не испытывали недостатка, но Гурьев решил, что пора и честь знать. Всё, что оставалось от дедовых накоплений и заначек, либо осталось в Питере и пропало бесследно, либо растаяло, как дым, в жуткую эпоху «военного коммунизма». А у Гурьева были честолюбивые планы, и для их воплощения в жизнь требовались средства. Школа, например. О том, чтобы попросить денег у Мишимы, не могло быть и речи. Тот и так крутился, как грешник на сковородке, чтобы залатать дыры в своём немаленьком коммунальном хозяйстве. Гурьев был достаточно взрослым для того, чтобы понимать – несмотря на усиленные заклинания коммунистических вождей, деньги всё ещё играют огромную роль в повседневной жизни. Причём конца этой роли пока не видно. Вожди высоко летают, а птицам, как известно, деньги не нужны… Но они-то все – И Гур, и мама, и Нисиро-о-сэнсэй – ходили по земле в цветущем и благоухающем саду НЭПа времён расцвета его угара. И без денег это было довольно затруднительно.
Нет, он не слонялся по городу в поисках тугого кошелька, выпавшего из кармана какого-нибудь загулявшего хозяйчика. Разгрузка вагонов тоже не входила в число приоритетных способов заработка – возни до чёрта, а толку… Гурьев думал.
Решение, как всегда, пришло внезапно. Идея, как молния, озарила Гурьева, когда он отбывал практику на «родном» заводе и увидел, как в заводском клубе играют в бильярд. Играли «по маленькой» – ставили десять копеек, двадцать, редко – полтинник за партию. Он решил: если в клубе за вечер можно заработать два-три рубля, то, возможно, где-то игра идёт всерьёз? И Гурьев начал искать. А кто ищет – тот всегда найдёт.
