Роберт Шекли - Такие разные миры (сборник)
Под бдительным присмотром охраны убийц провели по коридорам главного корпуса в конференц-зал. Там их приветствовал Моррисон.
– Мы приступим к опытам через час, – объявил он. – До этого времени вы останетесь здесь. А когда начнем, то убедительная просьба ничего – я подчеркиваю, ничего – не трогать в лаборатории. Там находятся психотропные вещества, которые могут привести к непредсказуемым последствиям.
После этого Моррисон покинул сцену.
Его слова привлекли внимание убийц и вызвали ажиотаж. «Они набили лабораторию первоклассной дурью! Вот бы нам поживиться!»
Мешала охрана. Не такая опасная, как стражи, но с лучеметами, тогда как убийцы были безоружны и закованы в наручники, а потому никто не сумел бы даже выйти из зала.
Среди них был один, который не участвовал в общем приглушенном гомоне. Это был молодой человек с рыжими волосами и отрешенным, почти сонным взглядом. Наконец он повернулся к говорившим и осведомился:
– Ребята, вам действительно нужна эта дурь?
На него посмотрели. Никто его не узнал. Этого типа точно не было в автобусе! Или был?
– Ты кто? – спросил один.
– Ну, таким вы меня не признаете, – ответил чужак. – Но если я нацеплю рабочую шкуру, то, может, и сообразите.
Его одежда и наручники пошли рябью и начали менять цвет и форму. На глазах у всех он окрасился в черное с красным, и его моментально узнали.
– Карнаж! Боже, да это Карнаж!
Те, что находились ближе, отшатнулись. Они слишком хорошо знали о смертоносной непредсказуемости Карнажа.
– Не разбегайтесь, братва! – воскликнул Карнаж. – У нас будет праздник!
Серийные убийцы переглянулись. Послышался шепот:
– Это Карнаж, крутейший чувак! Первый среди мокрушников! Самый знаменитый серийный убийца всех времен!
– Эй, народ, а ну-ка послушайте меня! – крикнул Карнаж. – Вы знаете мой девиз. Ничто не мерзко, если весело. Я прав или я все равно прав?
Аудитория разразилась бешеными аплодисментами.
– А коли так, – вскричал Карнаж, – устроим полный отрыв! Давайте-ка навестим эту лабораторию и узнаем, что за соблазнительная химия там припасена!
Они хлынули из конференц-зала в коридоры и поспешили вверх по лестнице. Охрана скрылась. Моррисон предупредил ее о возможности бунта и велел временно отступить. Охранникам разрешили стрелять на поражение только при возникновении угрозы для их собственной жизни. И честно говоря, они были рады убраться подальше от твари, которая была не совсем человеком.
Карнаж, будучи в полтора раза выше других убийц, возглавил ораву и увлек ее на последний этаж.
Оказавшись на месте, они помедлили, осваиваясь и приходя в себя. Затем увидели табличку «Лаборатория № 1» и бросились к двери. На той значилось: «Посторонним вход воспрещен», и она была заперта.
Карнаж протолкался к ней, подергал ручку и заявил:
– Если дверь заперта, то это значит, что внутри что-то ценное.
С презрительной легкостью он обрушился на нее и сорвал с петель. Потом вошел в лабораторию, сопровождаемый толпой по пятам. И там остановился.
В дальнем конце комнаты на небольшом возвышении стоял доктор Моррисон в длинном белом халате и с двумя сверкающими пробирками в поднятых руках. За его спиной прятался Рамакришна.
– Мое почтение, док, – произнес Карнаж. – Очень милый прием. Что это у вас в руках? Наверное, что-нибудь необычное.
– Весьма необычное, – спокойно ответил Моррисон.
Он поднял одну пробирку повыше. Ее содержимое было ярко-голубым, кобальтового оттенка.
Карнаж осклабился:
– Уж не восхитительное ли там психотропное вещество, о котором я так много слышал?
– Оно самое, – молвил Моррисон. – Это уникальный образчик умственной функции, известной как суперэго. Мы полагаем, что он усиливает другую, которая называется совестью.
– Совесть в посудине! – воскликнул Карнаж, расплывшись в острозубой улыбке. – Я в восторге!
– В случае успеха, – продолжил Моррисон, – это вещество станет самовоспроизводящимся корректором ваших антисоциальных наклонностей.
– То есть мне больше не захочется убивать? – насмешливо уточнил Карнаж.
– Если выразиться лаконично, то да. Оно дарует вам преображение, по которому, я знаю, вы стосковались в сокровеннейших родниках своей души.
Карнаж гадко расхохотался и этим лучше всяких слов показал, как относится к мнению Моррисона.
Доктор бесстрашно заговорил дальше:
– Я уверен, что любое разумное существо томится по искуплению, добру и приличному месту в обществе.
– Знаете, док, – сказал Карнаж, – вы ничем не лучше ослов из Равенкрофта. По-вашему, я тайно мечтаю быть добрым? Дайте-ка сюда эту дрянь!
– Осторожнее! – предупредил Моррисон. – Это великая редкость! Бесценная!
– Да неужели?
Карнаж схватил пробирку и раздавил ее в кулаке. Затем под бешеные рукоплескания убийц приспустил костюм со своей рыжей башки и втер липкое вещество в кудри.
– Мне всегда хотелось иметь хорошие волосы, – признался Карнаж. – Авось хоть это поможет. А что в другой пробирке?
– Ничего интересного, – ответил Моррисон, прикрывая пробирку с ярко-красной жидкостью.
Карнаж выдернул ее из пальцев ученого.
– Говорите, док, и не вздумайте врать. Поверьте, я догадаюсь.
– Мне бы это и в голову не пришло, – сухо произнес Моррисон. – В красном веществе находится основа, из которой мы выделили субстанцию супер-эго.
– Основа? Что вы имеете в виду?
– Для извлечения супер-эго сначала нужно получить вытяжку эго.
Карнаж присмотрелся к пробирке на свет.
– Эго, вы говорите?
– В чистом виде. Но у вас его и так полно. Подозреваю, что даже с избытком.
– Бросьте! – возразил Карнаж. – Эго слишком много не бывает.
– Подождите! – сказал Моррисон. – Препарат еще не испытан на людях!
– Ничего не поделаешь! Так или иначе я не совсем человек. Я проведу для вас испытание, док. И если мне не понравится…
Карнаж подмигнул душегубам, и те зааплодировали, когда он поднял пробирку и выпил содержимое до последней капли.
Наступила тишина. Собравшиеся в лаборатории уставились на Карнажа, пытаясь угадать по странным жестам, что происходит у него в голове.
Рамакришна, следивший за этой сценой, предположил, что конечности не могут выразить всего, что творится в сознании Карнажа. Никакой жест не в состоянии передать внезапного наплыва чувства, которое, должно быть, испытывает Карнаж: чувства самости – абсолютной карнажности!
Самоощущение Карнажа расширилось, как будто взмыл занавес, обнаживший его подлинное «я». То, что Карнаж почитал за данность, предстало во всей ослепительной непосредственности – насколько он драгоценен, какой он особенный, неповторимый, уникальный, незаменимый, невоспроизводимый. Купаясь в ярком внутреннем свете чистого эго, он узрел, до чего прекрасно его тело, как хитроумно оно выточено, сколь изящно оформлено. И увидел это не в сравнении с чужими телами – какое ему дело до чужих? – но сугубо в своем существе, несравненном и несравнимом, где каждый волосок и каждая пора блистали квинтэссенцией его самости.
