Олег Готко - ЗЕМЛЯКИ ПО РАЗУМУ
При мысли о том, что она рискует снова появиться на свет и жить с собой, как с матерью, которая будет вести себя как недоношенная, Марию бросало, конечно, в дрожь, но уровень эмоций был недостаточен для запуска обратного процесса. «Это что же мне предстоит? – с ленивой жутью размышляла в прошлом учительница русского языка, а ныне будущая не то мать, не то ее душа. – Себе самой родить себя?.. О, от такого набора местоимений любой языковед сойдет с ума и начнет иметь сам себя…»
С другой стороны, тревожил вопрос, будет ли ее тело вообще как-то себя вести, ведь оно, в отличие от недоразвитого сознания, уже вполне приспособлено к условиям внешней среды, да и мозг, где то сейчас находится, не чета комку серого вещества зародыша. Исходя из этого, можно было с известной долей вероятности предположить, что сознание эмбриона развиваться не пожелает да так и зачахнет в неге и комфорте.
«Это же спятить можно, – холодела исключительно мысленно Саньковская, твердо уверенная, что только лишения и трудности превращают божью искру сознания в полноценного человека, – я ведь даже говорить не смогу научиться. То есть, я-то, конечно, смогу, когда окончательно созреет речевой центр, но какой идиот поверит младенцу?.. Особенно, если тот начнет твердить, что он своя собственная мать. Нас обоих запрут в психушке. Мое тело – как потерявшее способность ориентироваться во времени и пространстве, а меня – как разговорчивую ошибку природы… Веселенькая перспектива, будь прокляты осьминоги!»
Проклятие осьминогам было неизменным финалом размышлений. О чем бы ни думала Мария, она неизменно упиралась в этот фактор хаоса. Нет, не зря ныло тогда еще ее сердце, предчувствуя мрачное будущее – теперь же оставалась одна надежда на возвращение Семена. Мысль, что с ним может что-то случиться, она гнала прочь, как надоедливую муху, но та возвращалась с редкостной регулярностью…
К счастью, ей было неизвестно, что подкупленный Самохиным капитан уголовного розыска Пивеня дело гражданина Саньковского о покушении на ее убийство решил замять, не то ко всем тревогам прибавилась бы еще одна.
В общем, единственным развлечением Саньковской в последние две недели было подслушивание того, что говорят над ее телом другие. Диагнозы, которые придумывали врачи, могли бы веселить душу, если бы не было так грустно представлять себя похороненной заживо. Единственным отличием от бедолаг, проснувшихся во гробе, было то, что ее бывшее тело время от времени переворачивали с боку на бок да вливали питательный раствор отнюдь не черти, но медсестры. Кроме этого, был еще голос матери, сплетавшийся с шамканьем Варвары Моисеевны.
Сегодня, очнувшись от дремы в тот момент, когда ее тело снова начали ворочать, Мария из слов матери с удивлением узнала о собственном дне рождения. Поначалу она даже напряглась и непроизвольно брыкнула ножками, решив, что уже пришел час появляться на белый свет в обличье ребенка, но потом сообразила, что в этот день она уже появлялась во внешнем мире. Затихнув, Саньковская напрягла слух.
– Это же сколько околоплодных вод утекло с тех пор! – изрекла подруга матери в ответ на какой-то вопрос, пропущенный Марией мимо ушей.
– Да, жизнь подарить – не реку перейти, – подтвердила мать. – Вот только сносит нас этот поток все дальше и дальше от роддома…
– Все ближе и ближе к кладбищу, – хныкнула ее собеседница. – Смотрю я на свою Жулечку и чуть не плачу, когда подумаю, что ей так и не довелось высидеть щенят.
– Вывести.
– Куда? Ты хочешь, чтобы я ушла?
– Щенят, говорю, выводят, а не высиживают.
– А-а, – протянула Цугундер, и Саньковской нетрудно было представить, как та кивает, отвесив бледно-розовую нижнюю губу. – Вот я и говорю, закопают нас с ней и никто прощального слова не тявкнет.
– Кабы я была собакой, то тяпнула бы тебя сейчас за такие речи как следует! – рассерженно цыкнула на нее мать. – У моей дочери сегодня день рождения, а ты никак не можешь обойтись без своей псины и кладбища!
– Извини, – жалобно пискнула подруга, и было понятно, что Варвара Моисеевна настолько прониклась вечной темой жизни и смерти, что иначе объясняться просто не могла.
– Разве ты не знаешь, что люди, находясь в коме, слышат все, что говорят рядом? Думаешь, почему нам разрешили здесь сидеть? Вот потому и разрешили! То же самое и с ребенком!
– Неужели все понимает? – ахнула Цугундер.
– Нет, но привыкает к интонациям, а твое заупокойное сюсюканье вряд ли будет способствовать тому, что он родится здоровым оптимистом, поняла?
– Значит, внука ждешь? – сделала свой вывод подруга.
– Кого дочка родит, того и жду, ясно?! – недовольно цыкнула зубом мать, и Мария мысленно улыбнулась, когда подумала, что если бы та знала истинное положение дел, то наверняка бы изменила свою точку зрения.
– Да, бедненькая, – переключилась Варвара Моисеевна, – как же она в коме-то рожать будет?..
– Врач говорит, что схватки вернут ей сознание…
«Этого еще только не хватало, – подумала Саньковская и, представив, как ее бывшие глаза бессмысленно вытаращатся и не узнают родную мать, мысленно шмыгнула носом. – Точно в дурдом упекут, когда начну агукать. Как впавшую в детство. Вершина, черт побери, какой-то апогей маразма!..»
Где ты, Сенечка?..
По воображаемым щекам потекли почти явственные слезы. Уровень солености околоплодных вод значительно повысился.
***
– Думаешь, мне не осточертела эта консервированная сардинелла? – задал риторический вопрос Семен Саньковский, когда они с другом расположились на полу кают-компании лицом к лицу. – К сожалению или к счастью, но, так или иначе, она все равно подходит к концу…
– Так и должно быть, – безучастно пробормотал Длинный.
– Хлеб, кстати, тоже. И не говори, что не хлебом единым…
– На Земле подходит к концу эпоха Рыб, – продолжал развивать собеседник абсолютно свою мысль, – и лишь наш полет…
– Да погоди ты с полетом! Прилетим, никуда не денемся…
– Ты прав, деваться нам отсюда некуда, – обреченно произнес друг и уронил головушку подбородком на грудь.
Тут Семен в душе пожалел, что вернул Длинному дар речи, но все же мужественно решил инициативу в разговоре не упускать.
– Я все это говорю к тому, что нет худа без добра. Вот нет у нас водки, и мы ведем здоровый образ жизни. Жаль, конечно, что ты отощал, как сивый мерин, но ведь и верующие соблюдают пост, очищая таким образом организм от шлаков…
– Рыба – древний символ христианства, – вякнул Длинный.
– Я к тому и веду, что тебя пора записывать в святые – твоих мощей хватит не одному монастырю, – Саньковский осекся, сообразив, что поддался соблазну молоть чушь о невеселом. – Короче, у моей Машки сегодня день рождения и это надо как-то отметить, понял?
