Грэй Грин - Кетополис: Киты и броненосцы
У исповедальных кабинок неловко маялись несколько человек, ожидая очереди. Две кабинки стояли пустыми: не нашлось свободных исповедников. Обычно столько и не нужно было, но забот перед Большой Бойней хватало всем. Петар сделал приглашающий жест и прошел на священническую половину исповедальни.
— Грешен, падре: воровал, тунеядствовал, обманывал людей…
— Грешна, святой отец: ленилась, гневалась, таила зло против домашних…
— Грешил прелюбо… тьфу, сожри кит… соседская женка опять завлекала, не устоял…
— Пост не блюду, отче, сил не нахожу устоять перед вкусненьким да пивком запить…
Ежедневно проходили через Петара всевозможные грехи человеческие; ионит свидетельствовал о них перед Богом, назначая кающимся искупление и прощая именем Господа. Случалось все, Господь милосердный мог простить даже убийства. Но приметил Петар: в последнее время все чаще говорили ему о голосах китов.
Крики китов настигали людей на дружеской пирушке и за работой, в ночи и средь бела дня. Услышав тоскливый рев или исполненный непонятного смысла щебет с посвистыванием, человек бросал обед, не в силах проглотить нового куска, и не мог довершить супружеских ласк. Рассказывать родным о причине странного поведения, как правило, опасались: крики китов в голове прочно связывались с безумием.
И не в одних сомских бобах было дело. Петар знал, что многие в испуге бросали «сомку» после первого же раза, но киты и после этого продолжали тревожить людей. Вместе с тем жаловались на «китов в голове» и прихожане, утверждавшие, что никогда синего дурмана не пробовали.
После исповеди, исполнения эпитимьи и причастия становилось легче. Но молодой священник не собирался благодарить китов за обращение прихожан к праведности: сомнений у паствы хватало. Кетополис быстро, словно днище корабля ракушками и водорослями, обрастал сектами «китовослышащих». Там утверждали, что океанские голоса в голове — суть особое знание для избранных…
До полудня о криках китов рассказали двое.
После пришел дядюшка Томаш и велел отправляться к самому епископу: тот исповедал своих ионитов без всякой перегородки, лицом к лицу.
— Грешен перед Господом и людьми… праздными мыслями, суесловием… сыновней непочтительностью…
Каменный пол холодил колени даже сквозь священническое одеяние. Петар перечислял свои грехи, чувствуя на склоненной голове пристальный взгляд епископа, словно тяжелую ладонь. Вместе с тем казалось отчего-то, что епископ его не слушает, думая о другом.
— Расскажи, сын мой, что случилось утром. Верно ли говорит пресвитер Томаш, что ты спас человека Божьим именем?
Петар вновь пересказал всю историю.
— Ну что же, — повторил епископ задумчиво, — стало быть, открытая вода тебя уже не страшит? Возблагодарим Господа за избавление от напасти…
Перекрестился, произнес формулу отпущения грехов, причастил собственноручно. Петар приложился губами к крупному сапфиру на епископском перстне и встал.
— Обязанности ионита на корабле знаешь твердо? Если нет, иди читай устав, — обыденно велел епископ.
— Но я, Ваше святейшество…
— Никаких «но», сын мой. Через час можешь пойти в трапезную, после возвращайся к пастве в исповедальню до вечерней мессы. К ночи будь на совете. И пусть идет следующий!
Читать устав Петар не пошел. Подумал, не дойти ли вместо трапезной до матери, но в самом соборе его остановил худой прихожанин в обтрепанной одежде:
— Помогите советом, святой отец…
Петар с едва слышным вздохом указал кивком на пустующую кабинку.
— Так и приходится трудиться то здесь то там — иной раз не день и не два пробегаешь, пока пару угрешек домой принесешь… — бубнил тоскливый голос за перегородкой. — А у меня ведь дети малые, и все жрать хотят, нашел отец работу или нет… И вот сосед работу предлагает. — Голос замер в ожидании.
— Что за работа, сын мой? — спросил ионит.
— В разделочную артель, святой отец.
— Так в этом ничего богопротивного нет. Что тебя смущает?
— Там надо… руки переделывать, святой отец. У соседа моего ножи в пальцах и еще чего-то; он пальцы во все стороны выгибать может. А денег много обещает… Дети жрать хотят… — прихожанин затих.
— А китов твой сосед, часом, не слышит? — спросил осторожно Петар, проверяя догадку.
— Он приходил сюда? — заволновался бедняк. — Откуда вы знаете, святой отец?
— Я не знаю твоего соседа.
— Так-то он ничего не говорит, только бахвалится, что угрешек у него — как мальков у пристани. А раз напился и давай рыдать, что киты его мучают, трубят в голове… Неужели от этого?!
— Механическая вивисекция — это грех, большой грех перед Богом, — Петар пояснял свои мысли не столько даже прихожанину, сколько себе самому. — Человек отступает от заповедей, продавая своего Бога и заветы его. Механизация человека — дьяволово изобретение. Содом и Гоморра, отступившие от Господа нашего, были уничтожены. И если жители Кетополиса будут упорствовать во грехе — город ждет страшная участь. Голоса китов суть предупреждение для грешников… Вот и думай, сын мой.
— Значит, если Большая Бойня пройдет успешно — голоса китов исчезнут?! Спасибо, святой отец! — раздалось из-за перегородки радостное.
— Да нет же! — воскликнул Петар. — Киты не виноваты, они всего лишь воплощение гласа Божьего. Определится все не числом убитых китов, а мерой грехов наших… Ты спросил у меня совета, и я отвечу тебе: наверное, есть смысл пожертвовать благосостоянием ради спасения. Помнишь ли, как говорил пророк Иона, которого Господь вырвал из самого чрева кита: «Чтущие суетных и ложных богов оставили Милосердного своего, а я голосом хвалы принесу Тебе жертву, что обещал, исполню. У Господа спасение!»
Прихожанин молчал.
— Сын мой, слышишь ли?!
Петар заглянул за перегородку — исповедальня была пуста.
Вкуса еды в трапезной Петар не запомнил. Приняв еще пять исповедей, с ужасом понял, что отвечает механически — не от души, а значит, не от Бога. Всего лишь привычно реагируя на ключевые слова.
Слова «киты» среди них не было. Но ионит только об этом и думал.
Верно, поэтому, когда из-за решетки донесся задыхающийся шепот молодой дамы, Петар растерялся. Она была взволнована, у нее было горе. И говорить о нем она была не в состоянии. Казалось, горе не может найти выход, пока не выношено, — в точности, как у самого Петара, в котором зрело к ночному совету зерно гнева.
— Простите, святой отец, я… не могу сейчас, — и зашуршала юбками, застучали каблучки, торопясь прочь.
