Андрей Плеханов - Царь муравьев
Наконец телевизор выключают, и нас, психов, разгоняют по палатам. Мои снотворные пилюли выплюнуты в унитаз, поэтому сна не предвидится. Я лежу в полудреме, и то ли галлюцинирую, то ли продолжаю сходить с ума. Представляю, как Ганс лично приходит сюда, в палату, вместе с Женей, и говорит: «Прощаю тебя, Дима». И я плачу от облегчения, и с усердием целую его руки – и настоящую, и искусственную, и бросаю взгляды на Женю, не имея представления, разрешено мне будет до нее дотронуться, или уже нет, уже никогда…
Если Ганс ставил целью сломать меня, то он своего добился. Я готов сделать все, что он прикажет. Единственное, к чему никогда не буду готов – лишиться Жени.
Как ни странно, именно то, что я ничего не знаю о Жене, заставляет меня держаться на плаву. Я не знаю конца этого триллера и терпеливо жду развязки, до последнего надеюсь на лучшее. Я не то что притерпелся – скорее, душа моя свернулась, застыла в состоянии анабиоза. Я жду финала – хоть какого-нибудь.
Известно, что надежда умирает последней. Каково это – когда она умирает? Думаю, ничего хорошего.
Сегодня за мной придут. Они еще далеко, но я слышу их шаги. Они идут, я жду и сжимаю кулаки в предчувствии конца.
Я сделал все, что мог, чтобы ускорить этот процесс. Рискнул всем, бросил карты на стол – жалкие полукозыри, неубедительные, оборванные со всех сторон. Два дня назад я нагло запер ординаторскую (она закрывается на ключ, и я обзавелся им), и остался тет-а-тет с лечащим врачом Максимом Олеговичем. И сказал ему несколько фраз.
Максим Олегович не фрагрант – я знаю точно. Но он из команды подлиз, в этом я тоже нисколько не сомневаюсь, иначе и быть не может. За все время, что я провел в психушке, я ни разу не упомянул в его присутствии о подлизах, потому что понимал, что молчание о сей тайне – одно из главных правил.
Однако два дня назад я решил, что тянуть резину больше не имеет смысла. Дождался, когда остальные доктора вышли из ординаторской, скользнул внутрь и запер дверь ключом.
Максим Олегович стоял у шкафа, рылся в медицинских книгах. Для того, чтобы вызвать санитаров, ему нужно было сделать два шага и нажать на кнопку, находящуюся под столом. Через полминуты меня бы вынесли в смирительной рубашке, и я не стал бы сопротивляться – к чему тратить силы? Максим Олегович не сделал ничего. Он стоял и внимательно смотрел на меня сквозь тонкие линзы очков.
– Максим Олегович, – начал я, – буквально два слова…
– Ну-ну, коллега, я жду.
– Конечно, вы знаете, кто такие фрагранты.
– Фрагранты? – переспросил он, поправив очки на переносице. – Нет, извините, это слово мне совершенно незнакомо.
– Неправда, вы знаете! Я не хочу обсуждать это сейчас. Я всего лишь хочу сказать, хочу сказать… – Слова давно были заготовлены, но произнести их было так трудно… – Максим Олегович, я прошу вас передать кому-нибудь из фрагрантов, что я больше не могу находиться в вашей клинике. Я готов, понимаете?
– На что вы готовы? – спросил доктор, нахмурившись. – Дмитрий Андреевич, я вас не понимаю…
– Все вы понимаете! Если меня хотят убить – пусть убивают немедленно, сколько же можно мучить? Если намерены простить меня и как-либо использовать, то пусть делают это как можно быстрее! Я очень прошу вас, Максим Олегович! Неужели вы сами не видите, что я не ваш клиент, что мне нечего делать здесь? Только вы можете мне помочь! Проявите человеческое милосердие, пожалуйста!
Своеобразно, должно быть, звучал наш разговор со стороны. «Если меня хотят убить – пусть убивают немедленно!» Чистейшая патология, полное подтверждение диагноза у пациента, то есть у меня – особенно вкупе с запертой дверью и манерой разговора. Однако доктор не спешил бросаться к спасительной кнопке. Он не боялся меня. Он опустил голову и напряженно размышлял.
– Что вы скажете, Максим Олегович?
– Ничего, пока ничего…
– Что мне делать?
– Идите в палату.
– Что?
– Я говорю: идите в палату! – доктор повысил голос. – И кстати, после того, как откроете ординаторскую, отдайте мне ключ, вам он совершенно ни к чему!
Я открыл дверь, положил ключ на стол и молча вышел.
Я получил лишь один ответ на свои вопросы: мой лечащий врач работает на подлиз. Но последствия нашего разговора были абсолютно непредсказуемы.
Казнить нельзя помиловать. Возьмите ручку и поставьте запятую в том месте, которое вам нравится. Финал в этом случае можно не читать. Будем считать, что вы оказались мудрее финала.
Глава 33
Я просыпаюсь от того, что меня теребят за плечо. Всю ночь я промучился, выслушивая несуществующие шаги, и не дождался их. И, как обычно, в конце концов отрубился, и проспал завтрак.
Все как обычно, кроме того, что расталкивает меня Максим Олегович собственной персоной.
И он говорит:
– Дмитрий Андреевич, просыпайтесь. За вами придут минут через пятнадцать., собирайте вещи.
Я хочу спросить доктора, кто именно за мной придет, но пока сонно промаргиваюсь, он исчезает. Больше я не увижу его никогда.
Вот и всё, думаю я, за мной сейчас придут. Придут, сволочи. Так долго заставили мучиться – не могли придти раньше? Всё, всё, конец рассказа. Финал подкрался незаметно.
Я вяло и бестолково кидаю свои вещи в два больших целлофановых пакета – понимаю, что мне они больше не понадобятся. Протягиваю пакеты двум корешам-Серегам – вдруг что-то из этого хлама им пригодится. Сереги принимают пакеты, улыбаются, блестят металлическими зубами, говорят какие-то слова, но я не понимаю ничего. Петя коряво торчит из угла, теребит пуговицы, беззвучно говорит об отце шофере Чумакове. Я с головой утонул в омуте, вырытым мною лично, заполненном мутной жижей, отходами моей умственной жизнедеятельности. Плохо мне, совсем плохо. Я, как ни странно, привык к психушке, и страшно ее покидать, не ведая, что будет дальше. Я механически одеваю джинсы, рубашку, свитер и дубленку, принесенные услужливым, почему-то испуганным санитаром. Молча бреду за ним по коридору, ставшему уже почти родным. Чудится, что воняет хлоркой, лекарствами, мужским потом и сигаретным дымом. Чудится, конечно. Я не доживу до того дня, когда восстановится мое обоняние.
За мной пришли днем. Почему-то это кажется мне зловещим знаком.
Я ждал их ночью. Я – сова, и ночь для меня лучше дня.
***В вестибюле гостиницы ждут два типа в синих лыжных куртках. Высокие, худые, спортивные, блондинистые. Глаза-ледышки, никаких эмоций на каменных лицах. Очень они мне не нравятся. Я даже не уверен, что они подлизы – разучился распознавать фрагрантов за недели, проведенные в дурке взаперти.
Я хотел бы увидеть кого-то мало-мальски знакомого. Даже Вадима – я и ему бы обрадовался. А эти два типчика – знаете, кого они мне напоминают? Чистильщиков. Только они новые чистильщики. Чистильщики Ганса.
