Александр Казанцев - Пылающий остров
Она встала и подошла к радиоаппаратуре, положила свою тонкую, почти прозрачную руку на голубой ящик, почувствовала холод металла и отдернула ее.
— Огромное счастье, Иван Алексеевич, — продолжала она. Ее затуманенные глаза смотрели вдаль. — Иногда мне кажется, что я буду очень счастлива… а иногда… мне так горько… что не хватает слез… за эти дни я плакала больше, чем за последние десять лет. Можно, я сяду на вашу постель? Какая у вас большая рука… Скажите, ведь вы верите? Вы услышите сигналы?
— Верю, Машенька… верю… Вся моя жизнь теперь в этой вере. До сих пор я думал, что хочу этого ради человечества… а хотел-то ведь ради себя… А теперь… — старик закрыл глаза и замолчал.
Марина гладила его лежавшую поверх одеяла руку. Она с нежностью смотрела на худое лицо старика с провалившимися щеками, с запавшими глазницами, с клочковатой белой бородой… Она гладила его руку и видела, как сначала из одного глаза, а потом из другого медленно сползли две слезинки.
— А теперь для вас этого хочу, ради вас всей душой своей хочу… И благодарен вам за светлое чувство, которое вы пробуждаете во мне… Вот за эти слезинки, которых не стыжусь… Предыдущие принадлежали Мод…
Марина своим нежно пахнущим платком вытерла глаза старику.
— Чай поспел, Иван Алексеевич, — сказала она и улыбнулась.
И забыв про чай, они смотрели друг на друга, думая каждый о своем.
Кленов ощущал величайшее умиротворение. Может быть, такое чувство бывает только раз в жизни… перед концом.
— Какая страна, какое время, какие люди, — говорил он, видимо, сам себе.
— Люди? — переспросила Марина.
— Да… Вы, он… и все вы, люди будущего…
В передней раздался шорох.
— Почтеннейший! Вы, может быть, думаете, что вас грабит однорукий бандит? Так ничего подобного! Это я, ваша назойливая сиделка. Прилетел к вам на минуточку, раздеваюсь, вешаю пальто… привожу себя в порядок… ведь отсюда я полечу к своей пациентке, к нашей Машеньке, как мы с вами говорим… Она очень плоха и неосторожна… А может быть, героична! Склоняюсь. Право ученого! Пренебрегает радиацией. Итак, как вы себя чувствуете?
С этими словами в комнату вошел доктор Шварцман.
— Что я вижу! Она здесь! О медицина! Тебе как науке нужно прописать тысячу верблюдов, чтобы они плевали на тебя.
Вдруг Кленов сел и предостерегающе протянул худую длинную руку.
Доктор Шварцман настороженно сел на кончик стула.
— Тише, тише, — шептал Кленов.
Марина, вся подавшись к нему, смотрела на него умоляющими глазами. Кленов судорожно схватил ее руки и сжимал их в своей огромной ладони.
— Доктор, пишите же… да пишите же, доктор! — вдруг закричал он.
Доктор привычным движением выхватил перо и бланк для рецепта.
— Вызывает… вызывает… так долго, что я осмелюсь думать, он располагает неограниченным временем.
Марина окаменела.
Наконец Кленов стал глухим голосом произносить текст радиограммы, а Марина беззвучно повторяла слова губами. Доктор записывал. По лицу его текли слезы, но глаза сияли…
— Вот и все… он повторяет вызов… видимо, передает радиограмму еще раз. Какое счастье! Исполнение желаний! Помогите мне лечь, Машенька. Какие у вас ласковые руки… Звоните, звоните Василию Климентьевичу… Передайте радиограмму и мой… мой привет.
Уложив старика, который вытянулся под одеялом и закрыл глаза, как после сильнейшего утомления, Марина вытерла платком слезы и, счастливо улыбаясь, села за стол к телевизефону.
— Я вам буду диктовать. Вы, может быть, думаете, что прочтете докторский почерк? Ничего подобного!
Марина вызвала министра.
— Василий Климеятьевич! Вы извините, что я сквозь слезы… Это от счастья…
— Вы уже знаете? — отозвался министр. — А я два часа всюду разыскиваю вас, чтобы сообщить радостную весть…
— Василий Климентьевич! — перебила Марина. — Профессор Кленов только что установил связь с Матросовым…
— К Матросову уже вылетела помощь, — сказал Сергеев.
Марина плотнее прижала трубку к уху, чтобы не донесся в комнату голос министра.
— Профессор будет счастлив. Он так стремился услышать Матросова первым. Я передаю принятый им текст…
— Он лежит передо мной, — недоумевая, заметил министр.
Но Марина, словно не слыша этого, стала медленно передавать текст радиограммы, словно министр записывал его.
Профессор Кленов приоткрыл глаза, напряженно вслушиваясь в каждое ее слово. Его губы беззвучно шевелились. Видимо, он повторял за Мариной…
Министр не прерывал Марину. Когда она кончила, он сказал:
— Спасибо. Видимо, Матросов повторяет свою передачу каждый час. Меры приняты. Передайте привет профессору.
Марина положила телефонную трубку, невидящим взором смотря перед собой.
— Что он сказал? — прошептал Кленов.
Марина догадалась, о чём спросил Кленов.
— Василий Климентьевич просил передать вам благодарность. Вы приняли радиограмму первым…
Она подошла к Кленову. Лицо его стало спокойным и строгим.
— Он сказал, что каждый час здесь имеет значение… Ваш сигнал, Иван Алексеевич, может оказаться решающим.
Доктор во время разговора Марины с министром стоял близко от телефона и слышал голос Василия Климентьевича. При первых же словах Марины доктор изумленно поднял брови, но в следующее мгновенье, поняв что-то, закивал. Он снял очки и тыльной стороной ладони вытер краешек глаза.
А Марина все говорила Кленову, как она благодарна ему, именно ему, за спасение Матросова, за радий-дельта… Она передавала Кленову благодарность человечества за спасение всего живого на Земле.
Марине показалось, что губы Кленова дрогнули. Может быть, это была тень счастливой улыбки.
Доктор отстранил Марину. Он взял безжизненную руку Кленова, чтобы пощупать пульс. Очки он так и не надел, и глаза его показались Марине круглыми, добрыми, детскими.
Он грустно покачал головой и сказал:
— Всю жизнь он служил этой призрачной мечте…
Марина опустилась у постели на колени, взяла большую, удивительно холодную руку, стала тереть ее, чтобы согреть.
Лицо у Кленова было величественно спокойно. Черты его обострились и стали неподвижными.
Доктор встал, отвернулся и начал искать в кармане единственной своей рукой платок. Марина упала на грудь старика и зарыдала.
— Вы знаете, — сказал доктор сморкаясь. — Он как-то говорил мне, что над ним некому будет поплакать… Как он ошибался… Он всю жизнь только ошибался…
— Бедный Иван Алексеевич… — сквозь рыдания проговорила Марина, — несчастный профессор Кленов!
