Александр Рубан - Сон войны (сборник)
— Не обольщайся, Серафим, — сказал Олег. — Здесь это просто бумага. Вот увидишь.
— Попытка — не пытка. — Сима сунул трешки в карман и нагнулся под столик. — Ну что, будем? — спросил он, выпрямившись и свинчивая крышечку с бутылки.
— Нет, — сказал Олег.
— Будем, — возразила Танечка и, оттолкнув Олега, села. — Наливайте, Сима! Ему побольше. — Она ткнула пальцем в Олега.
Олег пожал плечами и стал открывать икру.
«Сидра» уже не осталось, а от спирта (мы разбавляли его кипяченой водой из термоса) Танечка быстро захмелела и стала вести себя вольно. Ей было на все наплевать. Олегу тоже. Они по очереди кормили друг друга икрой с ложечки, а когда начали целоваться, Сима сунул мне в руку полный стакан и выволок в коридор. Коридор был очень большой и одновременно тесный. Вагон качался, потому что мы плыли в Австралию — расплачиваться в тамошних кабаках доперестроечными трешками. При такой качке было совершенно невозможно держать в руке полный стакан и не расплескать — поэтому я отпил половину и сообщил Симе, что в Австралии очень много русских: наши трешки наверняка будут иметь там хождение. А Олег, вообще-то, хам. Разве можно целоваться у всех на виду с такой женщиной? Ее надо носить на руках. Он ничего не понимает. И она, между прочим, тоже. Подумаешь, четыре вида спорта! А душа? Вот когда мы с Марой… Палубу опять качнуло, но я устоял. Однако, попытавшись допить, обнаружил, что стакан пуст. Чертова качка.
Лучше всего было бы прыгнуть за борт и поплавать — но я был еще не настолько пьян. Поэтому я просто пошел спать.
6
Почему-то всегда получается так: все про все знают, а я в стороне. Как на другой планете, ей-Богу!
Оказывается, нас поставили на довольствие. По офицерским нормам.
Вдоль вагонов были накрыты столы под ярко-зелеными тентами. Пятнистые солдатики в белых передниках разносили пищу. Большими черпаками из больших двуручных котлов наливали в тарелки кашу, расставляли миски с салатом и мисочки с маслом, дымящиеся жаровни, пузатые широконосые чайники, кружки, солонки, перечницы и привлекательные графинчики, наполненные чем-то прозрачным, янтарно-солнечным…
А на десерт солдатики приволокли необхватные деревянные блюда с золотистыми дынями, нарезанными толстыми ломтями.
Если обед будет таким же, как и завтрак, то жить можно.
Пикник, уготованный нам генералом дивизии Грабужинским, продолжался. Культурной программой.
Между столами и вагонами был сооружен обширный квадратный помост, на котором солдатики демонстрировали воинские искусства. Что-то вроде восточных единоборств, приправленных английским боксом и молодецкими славянскими замахами. Как раз когда я протолкался поближе, широкоплечий и брюхастый илюша муромец обхватил тощего ниндзю поперек туловища и через головы зрителей кинул в овсы. Так его! Знай наших! Я зааплодировал вместе со всеми.
Окруженный секундантами ниндзя ворочался в овсах, а брюхастый илюша муромец, оглаживая воображаемую бороду, упруго косолапил по помосту, покачивал могутными плечами и зычно выкрикивал оскорбления возможным соперникам:
— А вот, кому еще своей головы не жалко? Кто на Русь, мать нашу?..
На помост выбрался еще один ниндзя. С двумя автоматами, очень похожими на наши «калашники». Илюша было изготовился — но драться они не стали. Перекинулись двумя-тремя неслышными фразами, после чего илюша закинул один автомат на плечо, легко (слишком легко для своей комплекции!) спрыгнул следом за ниндзей с помоста, и оба побежали прочь от состава сквозь отхлынувшую толпу. Только что поверженный ниндзя и все его секунданты бежали туда же, мимоходом перепрыгивая через столы и скамьи. И солдатики в белых передниках — тоже, побросав чашки-ложки и на бегу срывая с себя передники. Почти у каждого был автомат с примкнутым штыком…
А через пару секунд ожили обе «шилки».
Толпа, давя сама себя, посунулась к вагонам. Меня и еще нескольких человек, угодивших в некое аномальное завихрение, вынесло на помост. Не везет, так уж по-крупному — мы же тут как на ладони…
Оцепление как стояло в трехстах метрах от насыпи, так и продолжало стоять, не двигаясь. Им, чуть не на головы, сыпались парашютисты. У них (и у нас) над головами с леденящим конечности гулом пронесся сбитый «шилками» самолет и врезался в землю где-то у горизонта. Сквозь них бежали их вооруженные коллеги и, едва пробежав, немедленно вступали в рукопашную с едва успевшими приземлиться парашютистами… А оцепление продолжало стоять.
— Это показательный бой, — сказал у меня под ухом дрожащий голос. — Ненастоящий, понимаете?
Я оглянулся. Тип в очках. Очки были разбиты. Одной рукой прижимая к бедру бутуза, он другой рукой вытирал обильный пот с лысины… Ему очень хотелось, чтобы я поверил его словам — тогда он, может быть, и сам поверит им.
Но я покачал головой и указал на горизонт, где полыхали в овсах останки сбитого самолета.
— Пустой… — умоляюще сказал папаша. — Радиоуправляемый, понимаете? Для эффекта!
— А могилы? — спросил я, с трудом разлепив губы.
— Могилы? — испугался он.
— Там… — Я махнул рукой влево, в сторону головы состава. — Братские могилы. Свежие.
— Вы их видели?
Я отрицательно покачал головой, будучи не в силах оторвать взгляд от побоища в трех сотнях метров от нас. И никто, кроме этого бедняги с разбитыми очками и обузой-чадом, не мог оторвать взгляд.
— Театр! — восклицал он, почти уверенно. — Представление, понимаете? Спектакль на открытом воздухе… Так сказать, на пленэре! У них здесь такое гостеприимство: сначала — хлеб, а теперь вот и зрелище…
На него зашикали, но он уже не мог остановиться. Его понесло. Спектакль? Скорее уж — гладиаторский бой. Массовый.
— Папа, почему они не стреляют? — спросил бутуз.
— Чтобы не попасть в людей, Борик. Не смотри, не надо.
Он был еще и непоследователен, лысый недоверчивый папаша. «Спектакль», и вдруг: «Не смотри»!.. Но он, по-видимому, правильно ответил на вопрос наблюдательного Борика: не стреляют, чтобы не попасть в людей.
Люди — это мы…
Все парашютисты были чернокожие, рослые (каждый на голову выше наших солдатиков), крепкие, в ладно облегающих ярко-зеленых комбинезонах. Но у наших солдатиков была изумительно простая тактика: во что бы то ни стало — боднуть! Выстрелов не было. Автоматы использовались только в качестве дубинки и пики. Были кружения, выпады, прыжки, удары руками и ногами. И головой. Вернее, гладким и твердым на вид ярко-зеленым яйцом, которое появилось у них на месте головы. Каждый удар этим яйцом был смертельным. Парашютисты падали с глубоко выжженными грудными клетками и животами, с отхваченной в беззвучной оранжевой вспышке стопой или локтем, кто-то неосторожно зажал голову нашего солдатика под мышкой — и упал без плеча, истекая кровью… С нашей стороны потери были очень незначительны, но тоже были. Кто-то из наших, пригвожденный к земле штыком, корчился, выжигая головой овес. Двух других чернокожий гигант-парашютист ухватил за шиворот, приподнял и, стукнув лбами, отбросил в стороны обезглавленные тела. Непобедимым оказался еще один гигант, обративший против наших солдат их же оружие (или защиту): он поймал одного из наших за ноги и, вращая им, как всесокрушающей булавой, успешно отмахивался от целого взвода яйцеголовых и сеял смерть. Пытаясь использовать живую булаву как можно эффективнее и дольше, гигант вращал ее на уровне грудей и животов. Его ошибка заключалась в том, что он использовал именно живого, а не убитого противника: «булава» ухватилась руками за ворот и самоотверженно отключила защиту. Уже в следующий момент гигант упал, протараненный с трех сторон.
