Александр Абрамов - Новый Аладдин
В синей, светящейся каемке вновь появившегося «окна» зашумела в пламени июньского солнца знакомая всем набережная Москвы-реки возле их дома.
— Обратите внимание, наводка почти мгновенна. Воспроизводится образ, уже когда-то запечатленный браслетом в своей механической памяти. А емкость этой памяти колоссальна. Она вмещает, во-первых, всю карту мира, точнейший оттиск планеты, без масштабных приближений. Ни в одном генеральном штабе такой карты нет. Во-вторых, она хранит все, что воспроизводит. Все увиденное с ее помощью Озеровым в течение всей его жизни будет вложено в эту память. А я думаю, что время действия ее практически не ограничено каким-либо числом человеческих жизней. И мы не знаем, первым ли ее информатором стал Озеров или ему предшествовали его братья по разуму? И сколько их было? И какую информацию накопила машина? И почему мы тогда не можем поставить знак равенства между емкостью ее биомеханической памяти и вместимостью памяти современного человека? А эта вместимость достигает гигантской цифры, в десять в двадцатой степени условных единиц информации, что, в общем, равно всему информационному фонду любой из крупнейших мировых библиотек. Павел Викторович морщится: я не привожу источников этих подсчетов, кстати говоря, не моих, а математика Джона Неймана. Профессору они известны, а остальные могли прочитать об этом в одном из наших журналов.
Последовавшее молчание было долгим и почему-то неловким. Озеров с любопытством отметил, что все глядели на браслет — не на него. Для них он был только уникальным кибернетическим устройством. «Как в цирке, — подумал он, — человек-змея, человек-молния, человек-браслет. Смешно». А с каким удовольствием он снял бы этот проклятый браслет и подарил тому же Хмелику. Увы!
Гиллер первым нарушил молчание.
— Считаю себя не вправе участвовать в экспертизе. Я не физик и не географ и не вижу, возможности использовать эту штуку для нас, геологов. Разве только как средство транспорта или для спасательных работ. Не знаю.
Вместо ответа Хмелик подтолкнул Озерова:
— Режь вниз, Андрей.
— Куда? — не понял тот.
— Под землю. Вообрази, что ты бур и со скоростью автомашины врезаешься в недра. Крой насквозь. До Австралии…
— Вы с ума сошли, Хмелик, — оборвал его Гиллер, но продолжить не успел.
В синей каемке «окна» посреди комнаты поползло что-то мутное, ровное, то светлея, то темнея до черноты, то опять светлея и перемежаясь белеющими прожилками.
— Валя, прожектор! — крикнул Хмелик. — Вполсилы. Не полный.
Включенный прожектор осветил светло-серые неровные массы.
— Граниты, — прошептал Гиллер, резко выдвинув стул вперед.
Сейчас он мог дотронуться до скользящей вверх гранитной стены.
Серая стена вдруг рассыпалась разноцветной мозаикой.
— Ого! — сказал кто-то.
Озеров по голосу не разобрал кто, но не оглянулся, боясь «отключиться».
— На сколько мы спустились? — спросил тот же голос.
— Наверно, на несколько километров, — откликнулся Хмелик. — Ведь спускаемся с автоскоростью. Что это?
— Кристаллы горного хрусталя, — пояснил Гиллер и тихо спросил Озерова:
— А можно глубже?
Пестрая, с отливами каменная стена помутнела, стала матово-черной, и вдруг чернота, сначала слабо, а потом все сильнее отсвечивающая, превратилась в сверкающий поток расплавленного металла.
— Магма, — сказал Гиллер. — Прожектор не нужен.
— Какая глубина?
— Трудно сказать. Думаю, больше пятидесяти километров. Вы что, действительно собираетесь добраться к центру Земли?
— Хотите сию минуту?
— Никоим образом. Попрошу прекратить опыт.
— Озеров, не отключайся, — предупредил Хмелик. — Почему, профессор?
— Опыт должен быть поставлен научно. Мне потребуется киносъемочная аппаратура, звукозаписывающие приборы, другая сила освещения.
— Может быть, создать проходимость? — засмеялся Хмелик.
— Вам двойка по геологии, — сказал Гиллер. — Даже на этой глубине температура больше двух тысяч градусов.
— Я пошутил, профессор. Отбой, Андрей.
«Окно» исчезло.
— Твоя очередь, Минченко. Ставь задачу.
— Я тоже? — растерялся океанолог.
— Я тебя не в кино приглашал. Давай точку в океане, где поглубже.
— Может быть, Тускарору?
— Я там плавал, — вмешался Губин. — Скучные воды. А если Атлантический океан? Я где-то читал, что для глубоководных экспедиций Атлантика интереснее.
— Глупости вы читали, — поморщился Минченко. — Но можно и Атлантику. Там есть глубоководные впадины. Например, близ острова Мадейра. На параллели Северной Африки.
Хмелик опять подтолкнул Озерова.
— Может быть, Атлантиду найдем, — засмеялся он. — Давай, Андрюша. Океан синий-синий, густое индиго. Южное солнышко. Какая-нибудь мурена плещется. Следите, товарищи: на «входы» устройства поступает точка на карте плюс зрительный образ. Подождем «выходов». У меня секундомер. Засекаю.
Озеров подумал: «А зачем спешить?» Браслет не им повинуется, а ему. И в каких дьявольских ситуациях! По маршрутам Жюля Верна: путешествие к центру Земли и восемьдесят тысяч лье под водой. И почему она синяя? Скорее темно-зеленая. А на поверхности, наверно, стальная, как в Одессе. И ветер гонит волну с барашками. А где это? На параллели Северной Африки. Значит, южнее Гибралтара. Близ острова Мадейра. Ну что ж, браслет найдет.
И браслет нашел: океан возник в комнате в двух шагах от них, не синий и не зеленый, а перламутровый, расцвеченный солнцем и в то же время зловещий, с высоким кипеньем волн, как на полотнах Айвазовского. Редко кто видит такой океан так близко. Только смельчаки спортсмены, участники океанских регат. С берегов он не тот, а с борта лайнеров далек и не страшен. Здесь же, в комнате, шла волна высотой в три метра и таяла за синей горящей полоской. Даже привыкший к метаморфозам «окна» Озеров невольно поежился, а сидевшие рядом отодвигались все дальше и дальше — так пугающе близко вздымалась сверкающая водяная стена.
— А ведь красиво! — вздохнул Губин.
Шум волны заглушил его.
— А что, если создать проходимость?
— С ума сошел, захлестнет!
Озеров поднял «окно» повыше. Океан теперь шумел внизу. Из комнаты открывалась его бескрайняя серо-голубая даль.
— Тут и дна нет.
— Дно есть, — сказал Минченко. — Шесть километров вниз.
— С автоскоростью? — спросил Озеров.
— Зачем? Как в лифте. Четверть часа — и песочек.
За «окном» встала темно-зеленая водяная толща. Солнечный свет еще пронизывал ее. Медленно скользнула наискосок большая, отливающая начищенной медью рыба Засветились розовато-хрустальные колокола медуз. Вода почернела, что-то сверкнуло в темноте и потухло. Валя включила прожектор, но луч, ударивший в черно-бурую муть, растаял где-то далеко-далеко. Какая-то уродливая рыбья морда показалась в «окне» и пропала. Невидимый батискаф опускался все ниже и ниже, а видимая муть уходила вверх, не поражая никакими жюльверновскими видениями. Только один раз что-то большое заслонило «окно» бледно-розовым телом, и Озеров услышал, как Минченко громко шепнул соседу: «Кальмар!» А в «окне» уже появились слабо очерченные зубцы темно-красной скалистой поверхности.
