Джин Вулф - Воин тумана (Воин - 1)
- Ну ничего, - утешил меня Пиндар. - Уж я как-нибудь да постараюсь всех освободить. Ведь в твоей памяти ничего не осталось - по глазам видно, ты и о чуде этом уже позабыл.
- Прости, - сказал я искренне.
- За что же? Ты ничем не обидел меня. - Он вздохнул. - И тебя, Латро, мне жаль больше всех остальных.
Я спросил, не помнит ли он слов той песни.
- Нет, - сказал он. - Почти ничего. Но я помню, как они звучали словно могучий прибой, что бьется о скалы, и грозно вторит раскатам грома. Так и должна звучать истинная поэзия!
Я кивнул, потому что он явно ждал этого от меня.
- Но мои стихи никогда не звучали так, увы! Впрочем, после твоего пения и я стал, по-моему, чуточку ближе к высотам истинной поэзии. Послушай-ка вот это:
Стрелы тонкие есть у меня лишь для мудрых сердец,
Их направляет Природа, свой приз предлагая,
Но стоит прицелиться в гущу толпы на равнине
Слышат глупцы лишь свист ветра. Так кто ж объяснит им?
- Ну, как тебе?
- Очень понравилось!
- Да? А мне не очень. Но, пожалуй, это получше, чем все, написанное мною прежде. В нашем замечательном городе есть - были, точнее! - несколько поэтов, действительно не раз державших в руках стиль. Так мы, поэты, говорим: "держать в руках стиль" на нашем языке значит работать, точно нет никакой разницы, какую именно работу делать - сочинять стихи или плести у очага циновки. Каждый месяц мы встречались и читали друг другу свои последние сочинения, притворяясь, будто не понимаем, что ни одна из этих строк никогда и никем более прочитана не будет. И если мои собственные стихи казались мне после такой пирушки самыми лучшими - ну как же, я ведь был главным в нашем маленьком кружке, чуть ли не гением (лишь в собственных глазах, разумеется) - то весь следующий месяц я был счастлив. Как гордился я, например, своей маленькой одой в честь Пифийских игр! (*45)
- Я думаю, - промолвил я, - каждому в той или иной степени свойственно тщеславие. Я, например, безусловно тщеславен.
- Но ты безусловно и очень хорош собой, - пожал плечами Пиндар. - И безусловно очень силен, что доказал не далее как сегодня. Что же касается нас, тогдашних, то я понимаю теперь, что мы вели себя всего лишь как шумные самовлюбленные юнцы, тогда как давно пора было стать истинными мужами и научиться хранить хладнокровие. Но сегодня днем я услышал настоящего бога и надеюсь, что еще не все потеряно. Очень надеюсь! Латро, я бы никогда не стал хвастаться перед тобой - ведь это не что иное, как самое настоящее хвастовство, - если б не был уверен, что ты скоро позабудешь все, о чем я только что говорил.
- А я все это запишу, - сказал я.
- Ну вот, пожалуйста! - Пиндар негромко засмеялся. - Боги, как всегда, умеют отомстить хвастуну!
Зовем мы ночь, желая скрыть деяния свои,
Но Ночь-богиня мужу все наши тайны выдает.
- Это мне тоже нравится, - сказал я.
- Сочинено специально для тебя сию минуту и подано, так сказать, с пылу с жару. Пожалуй, тут что-то есть... хотя, может, лучше: "Нужна нам ночь..."
- Пиндар, а что, действительно существует бог ночи?
- Их, по крайней мере, дюжина.
- А нет ли среди них богини с телом змеи и головой женщины? С буйными черными волосами, никогда не знавшими гребня?
Он некоторое время молча смотрел на меня, потом снова задумчиво поворошил угли.
- Ты ее видел, верно? Нет, то была не богиня - просто одно из ее чудовищ. Говорят, Геракл некогда избавил от них наш мир (*46), но он вот уже четыреста лет как вознесся на Олимп, так что, наверно, они наползли снова. А сейчас ты ее видишь?
Я покачал головой.
- Это хорошо. Я все-таки надеюсь хоть немного поспать, пока эти рабы не начали суетиться. Если снова увидишь то чудовище, главное - не касайся его. Обещаешь?
- Обещаю. - Я чуть не сказал, что меня могут просто заставить его коснуться, но промолчал.
Пиндар встал и потянулся.
- Ладно, попробую уснуть. Хорошо бы обойтись без снов и кошмаров. Мне следовало бы, по твоему примеру, написать себе записку, запрещающую вести с тобой беседы по ночам. Увы, мне не хватает твоего прилежания. Еще раз спокойной ночи, Латро.
- Спокойной ночи, Пиндар.
Когда он ушел, детская ручонка обвила мою талию.
- А тебя я помню, - сказал я девочке. - Ты Ио. Я только что прочитал о тебе.
- Я принадлежу только тебе, - возмущенно сказала она. - И никто не имеет права делать со мной то, что сделали они. Только ты один!
- Что же они с тобой сделали? - спросил я, но она не ответила. Обняв ее за плечи, я заглянул ей в лицо и при свете костра увидел дорожки слез, избороздившие запыленные щеки девочки. - Не бойся. Если та женщина-змея снова придет, я скажу, что уж тебя-то она никогда не получит.
Ио покачала головой.
- Дело не в ней. Я убежала и теперь за это наказана.
- Убежала от меня? Я бы никогда не стал наказывать тебя, маленькая Ио, если б ты это сделала.
Она снова покачала головой.
- Я убежала от Светлого бога. И солгала, когда сказала, что он отдал меня тебе.
- Возможно, все-таки не совсем солгала, - возразил я. - Ведь ты принадлежишь мне, верно? - Прижимая ее к себе, я видел мелькавшие во тьме тени и надеялся, что получу какой-нибудь вещий знак, но знака не было. - К сожалению, боги совсем не похожи на нас, маленькая Ио.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
7. ВОЗЛЕ ВЫТАЩЕННЫХ НА БЕРЕГ КОРАБЛЕЙ
Наша палатка действительно очень мала. Проснувшись, я обнаружил рядом этот свиток и, поскольку часовой наружу меня не выпустил, решил пока почитать, чтобы не тревожить своего чернокожего соседа (в данный момент он самозабвенно вырезывает из дерева какую-то куколку).
Но стоило мне углубиться в чтение, как вошел воин в прекрасных бронзовых доспехах, и я принял его за лекаря, описанного в самом начале моего дневника. Оказалось, что это совсем другой человек.
- Имя мое Гиперид, парень, - сказал вошедший. - Триерарх (*47) Гиперид. Теперь я твой хозяин. Что же ты притворяешься, будто не знаешь меня?
- Наверное, я просто забыл. Из-за своего ранения я очень быстро все забываю, - предположил я.
Он грозно нахмурился и погрозил мне пальцем.
- Поймал я тебя! Если ты действительно забываешь все, то почему же помнишь о своем недуге?
Я объяснил, что прочел об этом в книге, и показал, где именно.
- Что ж, прекрасно! Я вижу, у тебя на все ответ найдется, - воскликнул Гиперид.
- Нет, к сожалению, - сказал я, - хотя мне бы очень этого хотелось. Но если ты все же не тот лекарь, то не скажешь ли, где я теперь нахожусь?
В уголке палатки стояла скамья (сейчас я как раз устроился на ней, чтобы сделать записи в дневнике). Гиперид подвинул скамью поближе, сел и знаком велел мне сесть у его ног.
- Доспехи уж больно тяжелы, - пояснил он со вздохом. - По молодости-то я этого не замечал, а в детстве больше всего любил смотреть, как проезжают всадники в латах во время Панафиней (*48). Ничего, скоро и ты привыкнешь садиться, как только представится возможность немножко передохнуть. - Он снял свой шлем с великолепным синим султаном из конского волоса и поскреб лысую голову. - Стар я стал, чтоб красоваться в доспехах. Знаешь, мой мальчик, я ведь участвовал еще в сражении при Марафоне (*49), лет десять назад. Вот уж была битва так битва! Хочешь, расскажу?
