Жозеф Рони-старший - Таинственная сила
— В чем же все-таки дело? Мы возвращаемся в средневековье?
Ответа не последовало. Внизу в приемной громко хлопнули дверью, и вскоре в комнату влетела Катрин.
— Газету принесли! — выпалила она, тяжело дыша, и вынула из кармана своего фартука короткий листок, сложенный вдвое и озаглавленный следующим образом: «Бюллетень — сводка последних событий, с трудом собранных группой журналистов и ученых, изданный с помощью ручного печатного станка».
Сведения оказались максимально сжатыми, презрительно-иронический стиль высказываний на этот раз был упразднен. Лангр жадно пробежал глазами строчки. Кроме незначительных подробностей, сведения научного характера не сообщали ничего для него нового и неожиданного. Многие факты являлись вполне предсказуемым следствием недавних событий. Но одно происшествие взволновало старика особенно сильно. В Париже за последние двадцать четыре часа смертность населения увеличилась в три раза. Дело продвигалось пугающе быстро. С восьми часов утра и до полудня медиками было зафиксировано тридцать девять смертельных исходов, с двенадцати до четырех часов дня — сорок пять, с четырех до восьми вечера — пятьдесят восемь, с восьми и до двенадцати ночи — восемьдесят два, с полуночи до четырех часов утра — сто восемьнадцать и, наконец, с четырех до восьми следующего дня — сто семьдесят семь смертельных случаев. В общем, за истекши сутки в столице скончалось пятьсот девятнадцать человек, и' большинство из них умерло от неизвестной и скоротечной болезни, без видимых страданий. Однако приблизительно за час до агонии больные проявляли сильное беспокойство, раздражительность, даже бред, метались из угла в угол, не находя себе места. Эти приступы своего рода паранойи заканчивались состоянием полной неподвижности, оцепенением и комой.
Заболевая, люди испытывали сильный озноб, ломоту во всем теле и чрезмерную усталость. И хотя эти симптомы напоминали лихорадку, болезнь развивалась значительно быстрее и всегда заканчивалась летальным исходом. Зрачки несчастных страдальцев были сильно расширены, кожа — сухая с необычными покраснениями, которые отливали апельсиновым тоном, что сильно отличалось от простого прилива крови.
Лангр передал Мейралю газету, сопроводив свое действие репликой:
— Это поворот в развитии органической химии!
— Увы! — тихо произнес Жорж, прочитав те же строки. — Угроза человеческой жизни возникла даже раньше, чем я предполагал.
Лангр прохаживался взад-вперед по комнате, то и дело размахивая руками и что-то бурча себе под нос. Сабина молча сидела в сторонке, не осмеливаясь заговорить с отцом, подспудно догадываясь о смысле новостей и готовясь к самому худшему. Берта, Сезарина и Катрин, забившись в угол и свернувшись там калачиком на крошечной кушетке, вручили свои судьбы в руки всесильного, как им представлялось, хозяина и совершенно отказывались о чем-либо думать.
Мейраль все еще просматривал газету. Краткая заметка оповещала о том, что животные тоже поддались неизвестной хвори. Сильнее всего это отразилось на травоядных; собаки и, особенно, кошки, напротив, сопротивлялись болезни лучше людей. Домашняя птица околевала не чаще обычного, а в отношении диких пернатых не велось никакой статистики, впрочем, то же касалось и насекомых.
Ученые обменялись взглядом, полным тоски и тревоги. Лангр вновь метнулся к столу и, схватив лупу, уставился на блеклую полоску света, пронизывающую прибор. На несколько минут он застыл в этой позе, склонившись над аппаратом и лишь меняя пластины и линзы. Потом медленно произнес:
— Уже и желтый затронут!
Наступила тяжелая пауза. Любые слова в этот момент казались бесполезными. Будто холодом сковало этот небольшой островок захлебнувшихся в океане ужаса ничтожных хрупких созданий. В окно виднелись крыши Люксембургского дворца, несколько прохожих медленно, еле передвигая ноги, плелись по тротуару, пугливо озираясь по сторонам, словно скрываясь от преследования. Не видно было ни машин, ни других транспортных средств. Над городом воцарилось траурное молчание. На дворцовой башне часы пробили полдень. Мелодия звучала как-то слишком величественно, словно доносилась из глубины тысячелетий, как похоронный звон по истории всего человечества.
— Пора обедать, — машинально произнес Лангр. Катрин, выбравшись из своей скорлупы, с трудом привела разум в порядок:
— Сейчас подам, сударь, — сказала она.
Через десять минут все собрались в столовой. На столе стояли только консервы и то немногое, что удалось разыскать в кухонных закромах: фрукты, бисквиты и вино. Лангр и Мейраль отнеслись к блюдам с крайним недоверием. Их пугало, что продукты могли изменить свой состав и стать совсем непригодными для еды. Однако все обошлось: они были голодны, а скромная пиш, а не лишена своих вкусовых качеств. К тому же, вино слегка взбодрило несчастных, притупив чувство тревоги, заставив забыть о грозящей всем гибели.
— Что ни говори, а судьба милосердна к нам! — ухмыльнулся Мейраль.
Лангр, чтобы разогнать свой скептицизм, залпом выпив наполненный до краев бокал и, рассмеявшись, воскликнул:
— Ничего, мы выкрутимся!
Усадив малышку Марту к себе на колени, он с удовлетворением окинул взглядом присутствующих. Старик походил в этот момент на обреченного на смерть больного, который, получив свою дозу опиума или морфина, на время забыл о боли, но, в то же время, уже ощущает прочную связь с иным миром. Отцовская нежность переполняла его сердце, соединившись с любовью и заботой ко всей человеческой расе, к земной жизни, захваченной невероятной мистической силой, несравнимой ни с какими другими бедами, неоднократно угрожавшими планете и повергавшими ее в хаос.
— Я хочу видеть людей… быть с себе подобными! — воскликнул старик, охваченный внезапным порывом.
Едва он произнес эти слова, аналогичное желание тут же закралось в души Жоржу, Сабине и остальным, вплоть до прислуги. Каждый в меру своей образованности и природной интуиции ощутил вдруг прочную неразрывную связь со всем миром, со всеми существами, населяющими Землю.
Перед домом улица оказалась совершенно безлюдна, все прохожие сгрудились в одном месте: между улицами Ге-Люссак и Сен-Жак. Они передвигались парами или группами по несколько человек, сохраняя молчание и тупо глядя перед собой. Давящая тишина, отсутствие посторонних шумов, машин с дребезжащими моторами и клаксонами делало город похожим на саркофаг египетской мумии под желтым, звенящим от зноя небом. Даже стук каблуков звучал приглушенно, словно вся обувь была из фетра. Лица выражали безразличие или скорбь от потери родных, а вялость притупляла чувство страха перед будущим.
