Геннадий Гор - Деревянная квитанция
Алтай сделал все, чтобы потушить этот мираж и вернуть меня из снов и театральных премьер в действительный мир. И здесь я убедился, что бог вовсе не так часто впадал в натурализм и бытовщинку в те времена, когда он еще не ушел на пенсию, а занимался творчеством. Здесь бог подражал художникам великого итальянского Возрождения. Он, наверно, как Леонардо перед незаконченной Джокондой, простаивал часами, не решаясь положить лишний мазок на полотно. И, не боясь обвинения в плагиате, заимствовал у Леонардо прием, названный "сфумато". Сфумато - особый прием, дымка, окутывающая все видимое и снимающая извечное противоречие между наглядно присутствующим и недосягаемым, уходящим в небытие, притворяющееся бытием.
Сфумато... Этим приемом пользовались кинооператоры и кинорежиссеры. Они окружали моего героя дымкой, чем-то вроде особой поэтически-музыкальной атмосферы, легко отделяя его от фона и в то же время без остатка погружая его в этот фон, создавая пронзительную диалектику, всякий раз ускользающую, как только неуклюжий эстетик или искусствовед пожелает ее запрятать в схему неподвижной фразы.
Ведь и на Фонтанке он всякий раз появлялся из тумана или вечернего сумрака мечты, чтобы скользнуть в свою квартиру или в столь же таинственный кадр, сначала проникший сквозь сетчатку глаза оператора, и сквозь объектив киноаппарата, и сквозь сердце режиссера, чтобы потом околдовать вас и меня.
Бабушку Сарыбаш он тоже околдовал и на некоторое время тоже лишил покоя. По-видимому, он стал вбегать в ее сны и выбегать оттуда, скользя своей легкой, танцующей походкой.
Нет, мне не следовало объяснять ей, что он артист и на экране исполнял только роль, играя обаятельно-зловещего нацистского генерала, а на самом деле жил безупречно упорядоченной жизнью, сопровождая по утрам в детский сад своих детей и ведя в театре большую общественную работу. Бабушка просто отказалась это понять. Она не верила в шаманство и колдовство и не желала слышать о том, что этот человек живет двойной жизнью, примеряя к своей душе чужие лица и занимая у злодеев их бытие, чтобы прикрыть все это лучезарной улыбкой. Она восприняла мои доводы как неудачную шутку, как обман, и наши отношения потеряли тот утренне-безмятежный характер, который они имели до нашей поездки в Онгудай.
Алтайцы, жители Горного Алтая, как утверждают этнографы и лингвисты, состояли до революции из нескольких разрозненных племен, говоривших на разных диалектах одного и того же тюркского языка. Одно из племен называло себя "алтай-кижи" - отсюда и произошло название "алтайцы". Все племена, составляющие ныне единый алтайский народ, живут в долинах по берегам шумных, быстрых рек. Эти реки поют одну и ту же песню, которая никогда и никому не наскучит. Но эту песню сложили не сказители-старики, а сама природа. Как эхо горного обвала, гремят воды Катуни, Урсула, Семы, Иртыша, реки Песочной, долины которых населяют алтай-кижи.
В 1939 году, приехав впервые в Горный Алтай, я увидел старика шамана, но не в урочище у алтайцев, не у постели больного в дымном, сложенном из жердей аиле, а на сцене Горноалтайского национального театра, в пьесе алтайского писателя Павла Васильевича Кучияка "Чейнеш". Шаман - это была только роль. Ее исполнял артист. И когда он отложил в сторону шаманский бубен, снял шапку и шубу, стер грим, я увидел молодое и умное, смеющееся лицо алтайского интеллигента. В урочищах шаманов уже не было. Люди даже в самых глухих углах отказались платить дань кровожадным языческим богам. Прошло несколько десятилетий - и шаманы стали исчезать и со сцены театра.
Бабушка Сарыбаш не бывала в театре. Довольно редко ей доводилось смотреть и кинофильмы. И слушая меня, она подумала - не хочу ли я возродить давно разоблаченный миф о шамане, живущем в двух мирах - в обычном мире обыкновенных поступков и людей и в том мире, где творятся чудеса.
Да, в этом заподозрила меня бабушка Сарыбаш, словно я сам давно не заподозрил себя в том, что я сам пребываю в двух мирах - в мире жизни и в мире искусства.
Как бы обыденно ни объясняли феномен искусства эстетики и искусствоведы, я был согласен с ними до тех пор, пока не видел фильмов Чаплина, Феллини и Тарковского. А потом в сознании возникло сомнение, и я снова и снова возвращался к вопросу: что такое гениальное искусство?
Один русский поэт, желая передать свое впечатление от "Божественной комедии" Данте, писал: "Если бы залы Эрмитажа вдруг сошли с ума, если бы картины всех школ и мастеров вдруг сорвались с гвоздей, вошли друг в друга, сместились и наполнили комнатный воздух футуристическим ревом и неистовым красочным возбуждением, то получилось бы нечто подобное Дантовой "Комедии".
Как эта страстная, словно землетрясение и шквал, фраза непохожа на те, какие пишутся в диссертациях и историях литературы!
Но ведь можно и шквал, и землетрясение укротить словом, облечь в паузу полумолчания и тишины. Так спокойно рассказывает бабушка Сарыбаш, как ее застигла буря, когда она пасла скот в долине у подножья гор.
Горы сошли с ума вместе с рекой, молния ударила рядом с лошадью, на которой сидела бабушка. Но она не бросила молодняк в беде и не слезла с седла, пока не пригнала его в загон.
А потом буря кончилась, горы вернулись на свое место, и небо снова стало синим и добрым, и успокоилась даже бешеная река.
Какую роль играет случай и как он сочетается с необходимостью? На этот вопрос пытались ответить многие ученые, и, когда им это не удавалось, они пытались отшутиться.
Как-то за обеденным столом Кеплер спросил свою жену:
- Скажи, что, если бы в мировом пространстве летало множество капель масла, уксуса, частичек соли, перца и сахару, кусочки салата и салатники, мог бы как-нибудь при их случайном столкновении образоваться вот этот приготовленный тобой салат?
- Наверно, не такой хороший, - ответила жена.
Я не знаю, задавал ли такой вопрос своей жене Вернадский, но самого себя он спрашивал об этом много раз. В отличие от Кеплера вряд ли бы он стал заслоняться шуткой от всей бездонной глубины этого вопроса.
Глядя на карту Горного Алтая, не пытайтесь по названиям поселков узнать о занятиях их жителей.
Вот сравнительно молодое название поселка: Советский охотник. Судя по названию колхоза, можно подумать, что жители этого поселка занимаются охотничьим промыслом пушного зверя. Но название устарело и не соответствует действительности. Когда-то жители этого поселка занимались почти исключительно охотой, теперь основное занятие их - полеводство и животноводство.
В отличие от большого стоящего всего в четырех километрах от поселка Советский охотник села Эликмонар, где есть коммунальная баня, электрическая станция, столовая, двухэтажные и красивые одноэтажные дома, магазины, этот небольшой колхоз состоит из скромных домиков. Но надо пройти по улице этого закинутого в лесную чащу колхоза и посмотреть внимательнее. Кроме птицефермы, молочно-товарной фермы, фермы породистых тонкорунных овец, крольчатника с множеством кроликов, пасеки, вы увидите в самом конце деревни, на берегу клокочущей студеной речки Эликмонар большой фруктовый сад.
