Курт Занднер - Сигнал из космоса
— Хорошо, довольно. Я — все понимать, — внезапно прервал он меня нетерпеливо, даже почти грубо.
— Что ж, прекрасно. Как хотите. — Я обиженно пожал плечами.
Янек задержал на мне взгляд, и на его худом лице мелькнуло нечто вроде насмешки. Жилистая, оливкового цвета рука прошлась по деталям чертежа. "Это быть как парабола. Из какого материала вы хотите?"
— Разумеется, это параболическая кривая, — пробормотал я, пораженный. — В качестве материала годится алюминий. Но… откуда вы…
Янек без всяких церемоний взял у меня из руки чертеж. "Дайте сюда. Я вам сделать. Я знать, где есть дешево алюминий. Когда быть готово?"
— Как можно скорее.
Я вручил Янеку деньги на материал, и он, не пересчитывая, небрежно сунул их в карман.
"Малый ведет себя, как миллионер", — подумал я. Своей манерой держаться он поверг меня в такое смущение, что я даже позабыл спросить, сколько он возьмет за работу, и в последующие дни вопрос этот меня немного беспокоил.
Вечером четвертого дня Янек привез на старой тачке — наверное, оставалась в кузнице от прежнего хозяина — готовую антенну. Чтобы сделать ее в такой короткий срок, он, безусловно, должен был работать день и ночь. Работа была выполнена поразительно чисто, строго по чертежу. Поистине произведение искусства.
— Но ведь это же превосходно, Янек! — воскликнул я в восхищении. А он лишь отмахнулся и тут же вытащил из кармана две смятые кредитки: "Я не все деньги тратить на материал".
Я не осмелился спросить, откуда ему удалось достать алюминий так дешево. В конце концов это меня и не касалось.
Янек помог мне поднять на канате части антенны через люк на чердак; я невольно подивился силе и ловкости, которые было трудно и предположить в этом обычно медлительном и вялом человеке.
Наверху мы собрали антенну из отдельных частей, и каждая часть пришлась к другой безупречно. Чтобы антенна легче вращалась, Янек поставил ее на подшипниках. Вероятно, он добыл их с какого-нибудь списанного грузовика. И вот она совсем готова! Ее тускло поблескивающий металлический экран напоминал гигантский глаз фантастического насекомого, и вся в целом она производила почти пугающее впечатление. Это сферическое зеркало, подобно уху, должно было вслушиваться в космос. Разумеется, в крупных обсерваториях есть куда более мощные "уши" такого рода; по сравнению с ними моя антенна была смехотворно крошечной. Но я надеялся хотя бы частично компенсировать этот недостаток высокой чувствительностью моей приемной аппаратуры.
Я спросил у Янека, сколько должен ему за работу.
— Сколько дадите, — ответил он равнодушно и, принимая деньги, опять не пересчитал их.
С делом было покончено, но Янек не торопился уходить; он косился на аппараты, находившиеся на чердаке, и вдруг показал в улыбке свои еще очень красивые зубы. Впервые я увидел Янека улыбающимся; немного жутковатая, какая-то волчья улыбка.
— Это интересно,- проговорил он. Но лицо его тут же снова стало угрюмым. — Если вам еще что-либо понадобится, мне сказать. Добрая вечер. — И он ушел.
Провозившись несколько ночей над расчетами, я приступил затем к конструированию приемника. При этом я исходил из некоторых положений, уже имевшихся в моей докторской диссертации "О пределах измеримости электромагнитных волн", внеся в них коррективы в соответствии с новейшими достижениями науки. С позволения нашего библиотекаря я приволок к себе домой из института целый чемодан научных книг на интересовавшую меня тему. К сожалению, некоторые из них уже несколько устарели, но на худой конец годились и они.
В принципе — я решил использовать некоторые явления ядерного резонанса как средства для достижения чрезвычайно высокой избирательности, с одной стороны, а с другой стороны, для предельного повышения чувствительности. Впрочем, на подробное описание не хватило бы всего моего запаса бумаги. Все расчеты и кривые находятся в отобранных у меня тетрадях номер семь и восемь; приемное устройство описано в тетради номер двенадцать.
Естественно, что на первых же порах мне пришлось убедиться, как далеко вперед ушли наука и техника. Теперь к услугам исследователей имелись такие аппараты и приборы, о каких не могло быть и речи во времена, когда я писал мою диссертацию. Существовали уже специальные лампы для ультракоротких волн высочайшей чувствительности, кристаллические приборы такого качества и с такой частотной избирательностью… Одним словом, между техническими средствами, которые могла бы предоставить в мое распоряжение современная наука, и теми, что существовали во времена моей диссертации, была приблизительно такая же разница, как между автомобилем и извозчичьими дрожками. Но увы! Все эти современные полезнейшие вещи стоили недешево.
Просить денег у жены я больше не отваживался. Хотя не так давно она и выделила мне небольшую сумму из денег, отложенных на хозяйство, не спросив меня даже, на что они понадобились, но при этом в ее взгляде был такой укор, словно у нее зародилось подозрение, не беру ли я деньги на тайную любовную связь. Так я сразу же застрял с моей затеей и не знал, что делать дальше.
Быть может, это вышло случайно… Чтобы оправдаться в собственных глазах, я должен уверить себя, что поступил тогда без заранее обдуманного намерения… Как бы там ни было, в один прекрасный вечер я зашел в комнатку матери.
Я уже говорил, что жила она у нас, иногда и обедала с нами, но предпочитала вести свое маленькое хозяйство отдельно.
— Молодое со старым плохо уживаются, — говаривала она.
Поэтому большей частью она сидела одна в своей комнатке, трудилась над каким-то вязаньем из шерсти, которое, наверное, ей не суждено было закончить, или подолгу смотрела в окно, словно видела за ним вдали Люнебургскую степь и дом, в котором мы некогда жили. Скупая на слова, отяжелевшая с возрастом старушка, похожая на крестьянку. Ее седые волосы всегда немного растрепаны, огрубевшие руки изрыты прожилками и обезображены подагрой. Уже много лет она страдала от отека ног — еще причина, почему она редко выходила из дому. Когда мы принимали гостей — чету Нидермейеров и провизора, она никогда в этом не участвовала. И хотя мы этого не высказывали и если бы нас в этом упрекнули, то с жаром отрицали бы, но и жена и я в глубине души были рады затворническому образу жизни моей матери. Для маленького мирка Грюнбаха, где придавалось много значения всему внешнему, моя мать была, что называется, не авантажна. Представить ее сидящей рядом с Нидермейерами? Нет, это немыслимо! Проще говоря, мы немного стыдились моей матери.
Когда я вошел к ней в комнату и осведомился, как сегодня ее ноги, она ответила не сразу. Потом вдруг посмотрела на меня — мутным от старости, почти уже потусторонним, но все еще проницательным взглядом — и проговорила:
