Наталья Астахова - Письма с Земли. Городская фантастика
ЖИВОМУ БОЛЬНО
1
— До маленького города нужно дорасти. Я это здесь понял. — Пассажир снял с рукава куртки можжевеловую иголку, осторожно положил на ладонь. Машину тряхнуло, иголка слетела, он с сожалением закрыл ладонь.
— Чушь все это, что до него дорастать, когда его из конца в конец переплюнуть можно. Особенно этот, чудной какой-то городишко. — Водитель почти не смотрел на дорогу, увлекшись беседой с пассажиром.
— Городок действительно интересный. Но все-таки и до него нужно дорастать. В большом ведь городе, как в тайге, спрятаться можно. Ты свободен от чужих взглядов, и, хотя находишься в толпе, возникает иллюзия, что ты один, настолько никому до тебя нет дела. А здесь — весь на виду, все тебя знают. Жить, как будто в стеклянной байке, когда о каждом твоем движении известно всем, согласитесь, нелегко.
Водитель вроде бы слушал его, но говорил о другом:
— Они, местные, все тут какие-то пришлепнутые. Вы не замечали? Или вы тоже из них?
Машину занесло на повороте горной дороги, резко взвизгнули тормоза. Пассажир чуть не стукнулся лбом о стекло.
— Заболтался, забыл про эти повороты. — Водитель теперь смотрел только на дорогу, и машина пошла чуть медленней, спокойней. Еще один поворот, и вот уже внизу показался город. Узенькие улочки карабкались по горным склонам, выползали из утреннего тумана, плотно укрывшего долину. — Вам в новый город?
— Нет-нет, я у музея выйду, если это по пути.
— Еще бы не по пути, конечно. Другой-то приличной дороги нет. А что ты в горах в такую рань делал? — неожиданно переходя на «ты», спросил водитель.
— Да я с вечера там остался. Можжевельник искал. Я, видите ли, реставратор, мне нужно для…
— Слушай, старик, ты что же, один ходил в тот лес? И ночевал там? — перебил его водитель.
Реставратор вздохнул. Значит, ему не показалось
— В какой «тот»?
— А, так ты не знаешь, значит, не местный. Я и сам точно ничего не знаю, но говорят всякое. Вот твой музей, приехали. Бывай.
Не успел еще реставратор захлопнуть за собой дверцу, как машина рванула с места, и очень скоро шум мотора затерялся, пропал за поворотом узенькой улочки.
Нужно было все-таки расспросить его про лес, хотя и очень неприятным показался этот водитель. Собственно, почему неприятным? Потешался над жителями, плохо говорил о самом городе? Ну а ему-то, реставратору, что но этого? Он не местный, закончит работу, уедет и все.
Реставратор открыл маленькую дверцу в тяжелых музейных воротах, прошел по пустому двору, по скрипучей лестнице поднялся на «голубятню», так здесь называли маленькую комнату под самой крышей: ее предоставили в его распоряжение на время работы. Предполагалось, что здесь он будет хранить инструменты, эскизы, но он часто и ночевал в «голубятне», сдвинув два старых кресла, когда не хотелось ехать в гостиницу в новый город.
Устал, тело ломило, нелегко далась ночевка на голой земле в лесу. Почему он все-таки там уснул, сам понять не мог.
Бросил сумку в угол, сел в кресло, прикрыл глаза. И сразу же вернулся в утренний автобус. Усмехнулся про себя. Он так и называл его — «случай в автобусе», не решаясь назвать словами то, что с ним случилось.
Он сидел с закрытыми глазами и не вспоминал, а будто читал рассказ о ком-то другом.
В восемь часов десять минут утра, войдя в автобус, он влюбился. Ничего себе начало рассказика. Разве можно вот так точно обозначить время, когда это случается.
Нет, начало этого рассказа должно быть другим. Например, таким. В Этом году реставратору исполнилось тридцать лет. И он жутко помолодел. Сразу, внезапно, именно в день рождения. Рывками, надрывно шел он к этой дате. Казалось, что взбирается по крутой лестнице и задыхается от напряжения.
В двадцать пять чувствовал себя стареющим, в двадцать семь — глубоким старцем, даже болезни какие-то посыпались. Казалось, что все лучшее уже позади: институт, друзья, девушки. Даже работа стала надоедать. Первый угар, когда казалось, что ты всех гениальней и все сможешь переделать по-своему, прошел. А опыта, который спасает от ошибок и дает уверенность, еще не было.
Все казалось мрачным и серым, жизнь стремительно катилась к концу. Тридцатилетия он ждал с ужасом и в то же время с нетерпением, как избавления от мук. Он не знал, что будет потом, как будет жить после этой даты. Казалось, что никак, думал, что просто кончится, пройдет, как дождь.
И действительно, все кончилось. Муки, сомнения. Будто бы взобрался по крутой лестнице, вышел на равнину, и дыхание стало спокойным, и какая-то пелена упала с глаз. Стал различать полутона, оттенки, понял прелесть недосказанности, непредсказуемости будущего. Ощутил себя молодым, полным сил, понял, что в запасе еще целая вечность.
Впереди так много времени, его хватит не только на то, чтобы исправить прежние ошибки, но и на то, чтобы наделать новых.
Ощущение безграничности времени не оставляло его и в этом маленьком городе, куда он приехал совсем ненадолго. Но почему-то с самого начала ему здесь не работалось. Городок расслаблял, будто размывал его силы в неторопливом течении дней. Он бродил по улицам, забирался в горы, почти ни с кем не разговаривал, никому не писал, ничего не читал. Выпал из торопливой шумной жизни большого города. Здесь время текло медленно, порой он думал, что оно совсем остановилось, стало почти осязаемым.
В утренний автобус он попал случайно. Проснулся не в «голубятне», а в гостинице, пешком пошел в музей. Забрел на автостанцию и, сам не зная зачем, вошел в автобус, даже не узнав, куда он едет.
— Молодой человек, у вас что, проездной? — кондукторша обращалась к нему.
— Нет-нет, — он полез в карман, нашел мелочь, протянул ей на ладони несколько блестящих монет.
Она не брала монеты, смотрела вопросительно, он молчал.
— Где едете? — опросила наконец.
Он улыбнулся неправильности ее вопроса. Ну что сказать, в автобусе едет, где же еще.
— Докуда билет давать? — уточнила кондукторша.
Он почувствовал, что сейчас расхохочется, и не столько над ее неправильно-требовательными вопросами, сколько над собой. Не знал ведь, куда едет, зачем.
— На все давайте, — выдавил сквозь смех.
— Какие мы не скупые да веселые. На опохмелку оставь. До конца сорок копеек, а тут у тебя лишние. — Кондукторша толстыми пальцами клюнула его в ладонь, забрала несколько монеток, ткнула билет и утратила к нему всякий интерес.
Вспоминая, вернее, будто бы читая рассказ не-про-себя, он все оттягивал мгновение, когда это случилось. Потом глубоко вздохнул, как перед прыжком, и…
