Пол Керни - Путь к Вавилону
Он покачал головой.
– Да все в порядке, сестричка.
Некоторое время она изучала его, стоя в тени сбоку от окна.
– Дурные сны?
– Возможно. Откуда вы знаете?
Ему показалось, что она улыбнулась.
– Я время от времени к вам заглядываю, когда вы спите. Это моя работа. Вы кричите во сне, мистер Ривен.
Ривен тихонько ругнулся себе под нос и снова уставился в окно.
– Это, черт побери, не спектакль.
– Мне очень жаль.
– Всем очень жаль. А мне не нужна жалость. Я хотел бы, чтобы меня оставили наконец в покое. — Он закрыл глаза. — Прошу прощения.
– Все просят прощения, — тихо проговорила она.
– Я действительно виноват. Иногда я бываю невыносимо сварливым. — Он помедлил. — И сквернословом. — Дженни всегда бесилась, когда он ругался.
– Не имеет значения, — сказала она и уселась на подоконник. Лунный свет очертил ее серебристым контуром, и лицо ее стало непроницаемым в этом свете. Ривен поймал себя на размышлениях о том, сколько ей может быть лет.
– Вы будете снова писать? Когда-нибудь? — совершенно неожиданно спросила она.
Он не ответил, и она продолжала:
– Я читала ваши книжки. Очень красивые книжки. Все горы, и кони, и сильные немногословные люди.
Он невольно рассмеялся.
– Вы закончите эту историю? Напишете третью книгу?
Он промолчал, потому что в горле был комок. Эта история прикончила меня. Мое участие в ней завершилось. Мое и Дженни. Теперь в ней будут другие персонажи. Он почувствовал, как к глазам подступают слезы.
– Слизняк, — пробормотал он еле слышно.
– Все будет хорошо, — сказала она. — Послушайте, я совсем не хотела… вот черт. — Она вдруг подалась вперед и крепко прижала его голову к себе, так что слезы его намочили ей шею. Он сжал зубы. Держись, дружище. Сквозь ее медицинский халат он ощущал мягкую упругость ее груди.
Она отстранилась, оставив его в каком-то странном опустошении.
– Я, пожалуй, пойду, — проговорила она. — Меня будут искать на вахте. Вам не нужна помощь?
Он покачал головой.
Она словно бы в нерешительности посмотрела на него, потом снова подалась вперед и быстро поцеловала покрытый шрамами лоб.
– Это обычная процедура по уходу за болящими? — с деланной легкостью в голосе спросил он.
Она резко выпрямилась.
– Если я вам понадоблюсь, просто нажмите на кнопку вызова.
– Гораздо удобнее, чем свистеть, — улыбнувшись, заметил он.
– И постарайтесь не переохлаждаться. Я загляну к вам попозже, проверю. И смотрите мне: чтобы вы лежали в постели и спали. Спокойной ночи.
Он проводил ее взглядом до двери. Спокойной ночи, девчонка.
– Мне уже скоро пора отправляться, Дженни.
Огонь потрескивал в очаге, торфяные брикеты разваливались и вспыхивали неверным оранжево-голубым пламенем, отбрасывая на стену у них за спиной причудливые тени.
– Я отсутствовал десять дней.
За окном снова поднялся ветер; стекла в окне дребезжали под напором ветра, рвущегося с вершин к морю. Со Сгарр Дига, по крутым склонам, кровоточащим и избитым. Порывистый, судорожный ветер, — он то ревел, то внезапно смолкал. Попеременно.
– Тебя кто-нибудь ждет? — тихо спросила она, не отрывая взгляда от пламени. Волосы ее переливались в мерцающем алом свете очага.
Он с горечью усмехнулся.
– Едва ли, но у меня еще есть незаконченные дела. Я не могу здесь остаться насовсем. — Он повернул голову, чтобы лучше видеть ее лицо, обращенное к нему в профиль. — Хотя мне бы очень хотелось.
Не глядя на него, она положила ладонь ему на руку.
– Майкл? Тебе действительно нужно вернуться назад?
– Я должен вернуться. У меня увольнительная на две недели.
– Но ты мог бы остаться здесь. Это место как раз для тебя, и папе ты нравишься.
Он не ответил. Светотень мечты поднялась из огня и замаячила перед ним, дразня. Разве не мечтал он о чем-то подобном?
– Еще на две недели, — сказал он.
Дженни улыбнулась и склонила голову, прислушиваясь к завываниям ветра.
– Ладно, времени, думаю, хватит…
Ривен спал, теперь уже без сновидений. Снаружи сквозь легкие облака изливала свой свет луна, и края облаков тоже были в световой виньетке. Кто-то — темнеющая в ночи фигура — ждал терпеливо в тени деревьев. Двое волков примостились у его ног. То были зимние волки, громадные, серые, будто призрачные в лунном свете.
3
Сколько Ривен себя помнил, еще ни разу не было настоящего снежного Рождества. И в этом году декабрь тоже выдался ненастным и хмурым; сильный порывистый ветер трепал ветви ив и рябил поверхность обычно спокойной реки. В корпусах уже появились разряженные елки и блескучая мишура.
– Они еще не то удумают, обрядят меня Санта Клаусом, — ржал Дуди.
К концу ежедневной пытки утренней «прогулкой» Ривен обычно выматывался до такой степени, что какое-то время лежал в постели пластом. Иногда рисовал, — в основном лошадей и пейзажи, — а иногда предавался размышлениям. Было так заманчиво вновь удаляться в тот, другой, мир, распростершийся буйной зеленью внутри подковы гор; в мир, где все обустроено так, как он любит. Было так приятно пусть на короткое время забыть о своем разбитом теле и пройтись по широким Долам пешком — и чтобы ноги повиновались тебе — или проехать верхом на послушном коне в компании тех, кого сотворило твое воображение.
Их было много, и они были такие разные. Он, как пилигрим, делил дорогу со всеми, кто появлялся в его сознании, ненадолго составив ему компанию в пути, а потом уходил своей дорогой — прочь от людей. Фермеры и пастухи, коробейники и бродяги, прекрасные дамы и воины с тяжелым взглядом. Они возникали в его воображении, облаченные в кожу и полотно, пахнущие землей и потом, благоухающие духами и ароматными пряностями. Хмурая серость декабрьских дней лишь подчеркивала яркие краски их одежд.
Он объехал тучные Долы вдоль и поперек: торфяные болота и древние крепости, где препоясанные кушаками воины стояли дозором на бастионах. Он останавливался на постоялых дворах, где пиво покрепче вина, и горячий ячменный дух опалял его горло. Он вслушивался в долгие рассказы путешественников о далеких краях, что лежат по ту сторону гор, но сам не рассказывал ничего — ему уже нечего было рассказывать. Он только слушал, и наблюдал, и дивился. Дни напролет проводил он с Гвионом, трактирщиком, опекавшим своих постояльцев, словно те были детьми неразумными, чья обширная лысина сверкала то здесь, то там, подобно зеркалу, при свете свечей, зажигаемых по вечерам. Ривен напивался почти до бесчувствия с Рыжебородым из сна. Как обнаружилось, тот представлял собой истинный кладезь доморощенной мудрости, замешанной на неиссякаемом юморе. Звали его Ратаган. Были там и другие. Молодой человек с голубыми глазами и язвительным изгибом губ разглядывал Ривена в упор, без улыбки, и чесал за ушами двух прирученных волков, которые всегда его сопровождали. Его звали Мертах: Мертах — меняющий облик, Мертах-оборотень. И красивая дама — одетая в черное демоница на рьяном коне… тут его грезы рассыпались, и оставался лишь дождь, терпеливо стучащий в окно.
