Олег Корабельников - К востоку от полночи
Вот и сейчас, в сгустившихся сумерках грядущей революции все притихли по своим углам, и только Веселов отпускал шутки, да Оленев, прикрыв веки, с нарочитым равнодушием наблюдал за событиями.
- Если хотите, Матвей Степанович, можете вводить себе эту водичку, а к больным я вас не подпущу. Это антигуманно - испытывать неапробированный препарат на больных.
- Это научно доказанный факт, Мария Николаевна, - стервенел Грачев. Верить или не верить в тибетскую медицину - это ваше личное дело, но лекарство, созданное столетия назад, имеет такое же право на существование, как кордиамин или эуфиллин. Я четко доказал, что оно приводит к глубокому анабиозу клетки организма, в основном жизненно важные - сердца и мозга. Все равно вы не запретите мне спасать больных от смерти, я легко сделаю это без вашего согласия.
- Если я узнаю о ваших действиях, то пеняйте на себя, - спокойно сказала Мария Николаевна. - Вы знаете мой принцип - не выносить сор из избы, но ваш так называемый эксперимент выходит за рамки врачебной этики, и я сегодня же подам докладную администрации, чтобы вас отстранили от работы. Вы становитесь опасным.
- Ага! - воскликнул Грачев. - Вы сами не прочь занять мое место! Можно представить, как здесь все зарастет тиной, если вы станете заведующей.
- Ничего, - сказал Веселов. - Мы и в болоте поквакаем. Я лично ваш оживитель не буду использовать даже под страхом утопления в унитазе.
Грачев сверкнул глазами в сторону Веселова, но Оленев вовремя взял того под руку и вывел из комнаты.
- Дай лучше закурить. В воздухе пахнет грозой.
- Приказ министра запрещает врачам курить в больнице, - сказал Веселов и чиркнул спичкой.
- Пусть разбираются без нас.
- Ага, - легко согласился Веселов. - Не нашего ума дело. Пусть на Олимпе ссорятся... Но где же он раскопал эту штуковину? Сам допер? Ни за что не поверю. Он ведь и английский знает со словарем, а тут тибетский!
- Меня это не волнует, - сонно сказал Оленев, выпуская дым в сторону. Может, и украл. Мне какое дело?
- А ты у нас всегда в стороне, тихуша.
- Свою работу я знаю, - уточнил Оленев, - а глазеть по сторонам у нас некогда. Впрочем, Грачев не блефует. Это открытие века. Если к нему не присосутся разные чины, то ему и Нобелевская положена. Только ведь затрут, загребут под себя.
- Экий ты пессимист! - рассмеялся Веселов. - А мы отстоим, а потом как раскрутим шефа на всю Нобелевскую! Во погудим!
Постепенно из ординаторской выходили по одному остальные врачи. Это означало, что противодействие полярных сил нарастало, и в ход пошли не совсем дипломатические выражения.
Оленеву совсем не было обидно, что Грачев тут же начисто забыл, кому обязан своим открытием. Это его вполне устраивало, а что случится потом, то и случится, Не помрет же, не сойдет с ума.
В этот день Юра не дежурил, работы не предвиделось, и он под шумок решил уйти пораньше. Дома шел нескончаемый ремонт, на отца и жену надежды было мало, вот и приходилось все делать самому. Да и дочка должна прийти из школы. Достигший равновесия, отрекшийся от суеты мира, он сохранил одну привязанность - к дочери.
Спотыкаясь о ведра с известью и о банки с краской, он разделся в прихожей, прошел на кухню, выгрузил сумку с продуктами на стол и заранее, чтобы разогрелась, включил плиту.
Все хозяйственные хлопоты лежали на нем. Попробовав несколько раз стряпню жены, он вежливо вытеснил ее из кухни и стал готовить сам. Марина считала себя очень красивой, стеснялась хозяйственных сумок и очередей в магазинах, боялась испортить руки стиркой и мытьем полов, совершала ритуалы разгрузочных дней и настолько привыкла во всем, полагаться на мужа, что оставила себе только одну заботу - неистовую и непреходящую - о самой себе. Она часами просиживала у зеркала, совершенствуя свою совершенную красоту до абсолютной неотразимости, доводила семейный бюджет до полного банкротства платьями и шубками, а на работу ходила, как на подневольную каторгу. Дома она то порхала из комнаты в комнату, весело болтая о пустяках, то висела на телефоне, и тогда ее громкий смех заглушал все остальные голоса и шумы в квартире. Иногда на нее нападал страх заболеть неизлечимой болезнью, тогда она впадала в оцепенение, прислушиваясь к какой-нибудь неясной боли, и тут же со слезами требовала отвести ее к самому лучшему профессору. Светила медицины, обалдевшие от красоты Марины, уже без дополнительных просьб Оленева, тщательно и подолгу обследовали ее, ничего не находили и успокаивали разными приятными словами.
Отец сидел у себя в комнате и сосредоточенно смотрел на шахматную доску.
- Привет, - сказал Оленев. - Кто кого?
- Четыре - шесть, - ответил отец, передвигая слона. - Но он у меня еще попляшет.
Отец участвовал в заочном чемпионате, и ответы невидимых противников каждый день приходили по почте на особых открытках.
- Марина не звонила?
- Угу... На первое заказала луковый суп, на второе - котлеты по-киевски, а на третье сливовый компот.
- Как Лерка?
- Уже прибегала. Ее опять выгнали с уроков. Говорит, что запарила мозги учительнице арифметики своим доказательством теоремы Ферма. А сейчас убежала не то в художественную школу, не то в музыкальную, не то на кружок вольной борьбы. Я сам запутался, где она еще не была.
- Значит, все нормально, - сказал Оленев и пошел на кухню готовить заказанный обед.
Он чистил картошку, резал, не жмурясь, лук, крутил мясорубку, не спеша, в своей неторопливой манере, занимаясь любым делом естественно и без лишних движений, будь то наркоз или приготовление котлет. Мудрость состояла для него в спокойствии духа, сопряженного с вдумчивой приемлемостью всего, что бы ни делалось на свете. Его нельзя было назвать даже терпеливым, ибо терпение - это уже напряжение душевных сил, борьба, противостояние, а он принимал мир как должное, ровно и благожелательно.
К приходу жены обед был готов, и, не дожидаясь дочери, вечно пропадающей допоздна в своих непонятных кружках и секциях, они сели втроем за кухонный стол, словно исполняя раз и навсегда устоявшийся ритуал семейного общения.
- Как дела на работе, милый? - спросила жена.
- Как всегда. Мертвые оживают, больные выздоравливают. Что может быть нового в больнице? А у тебя?
- Лучше не спрашивай!
- Хорошо. Не буду.
- Эта Леночка пришла в таком сногсшибательном платье! Словно на дипломатический прием. Весь стыд потеряла! Думает, что раз она любовница начальника, то ей все позволено.
- Это прискорбно. Надеюсь, вы ее осудили?
- Как же! Осудишь! Ты ей слово, а она такую гримасу состроит, будто ей уксуса налили.
- Вот и налейте, - посоветовал Оленев. - А лучше всего возьми да отбей начальника.
