Евгений Гаркушев - Близкие миры
– Пойдем кофе выпьем? – предложил Николай. – У меня, кажется, есть банка отличного сублимированного кофе.
– Сублимированный – это ненастоящий? – уточнил Гетманов.
– Нет. Эта когда его методом заморозки получают. И на вкус он почти как свежезаваренный натуральный. Мне кажется, так.
– Тогда давай, – кивнул Илья. – Мне тут идея одна в голову пришла. Обсудим, пока кофеевничать будем…
Илья сел на стул в комнате отдыха, вцепившись в него руками и сгорбившись, пока Давыдов наливал в электрический чайник воду из графина и осматривал запасы продовольствия, начал излагать свою теорию, поставившую Николая в тупик. Николай слушал и не мог связать воедино ни одной идеи. Ни одной! Просто наукообразный бред какой-то!
Нельзя сказать, что такое положение вещей подняло математику настроение. Николай надеялся, что быстро вольется в местную научную жизнь. Станет активно работать. Но вот так, не понимая вообще ничего, работать нельзя!
А Илью будто прорвало: он оперировал аппаратом векторного и тензорного исчисления, упоминал формулы с дивергенциями и роторами, тройными интегралами и бесконечными рядами. При этом говорил с такой непринужденностью, что, казалось, повторяет таблицу умножения.
– Ты знаешь, я после аварии еще соображаю плохо, – признался Николай. – Давай лучше спустимся на землю. Как работается? Что нового было в последние несколько дней? Я от жизни отстал…
– Физика – она и есть жизнь. Нет другой жизни, – охотно отозвался Гетманов и невозмутимо продолжил рассказ о тензорах, сам с собой обсуждая, могут ли бесконечно малые величины второго порядка оказать влияние на процессы, происходящие при переброске объекта из мира в мир, или эти бесконечно малые необходимо все-таки статистически учитывать. Как можно учитывать бесконечно малые, которыми всегда пренебрегают по сравнению с другими, Давыдов не понимал. И, откровенно говоря, понять не пытался – под шум закипавшего чайника, казалось, у него закипали мозги.
Настроение было хуже некуда.
– Ты кофе будешь или чай? – спросил Николай у Ильи. – У меня и чай есть. В пакетиках, правда. Жуткая гадость. Я даже когда студентом был, в пакетиках не пил. Лучше просто ложку чая в чашке заварить.
– Я буду то же, что и ты, – отозвался физик.
– Ну, я – кофе. Мне взбодриться не мешает.
– Тогда и я кофе, – с готовностью согласился Гетманов.
– Сколько ложечек положить?
– Столько же, сколько и себе, – отвлекшись от своих теорий, ответил Илья.
– Отлично, – кивнул Николай, насыпая по ложке кофе себе и гостю. – С сахаром, без?
– С сахаром, – улыбнулся Илья.
– Сколько ложек?
– Сколько и себе, – словно заведенный, повторил Гетманов.
Но на этот раз он просчитался.
– А я теперь пью кофе без сахара, – заявил Давыдов с некоторым внутренним торжеством. Пусть примет решение сам! – Так сколько тебе ложек?
Столь невинный вопрос поверг физика в смущение. Впервые за несколько минут он замолчал. Выдержал паузу и признался:
– Я не знаю.
Истолковавший его смущение по-своему, вспомнивший студенческие времена Давыдов подбодрил коллегу:
– Да ты не стесняйся. Сахара тут – целый килограмм. Хочешь, я тебе и пять ложек положу. Сколько все-таки?
– Не знаю, – повторил Гетманов.
– Ты сам-то сколько ложек кладешь? – уже раздражаясь, поинтересовался Николай.
На ум ему пришел некий не слишком щедрый человек, ни разу в жизни не пивший кофе так, как нравится. Дома он клал одну ложку сахара, в гостях – три. А нравился ему кофе, в который положили две ложечки сахара.
Но так было в анекдоте, а в жизни развязка оказалась другой.
– Я сам никогда кофе не делаю. Мне готовит мама или сестра, – потупив глаза, признался Илья.
Давыдов опешил и бросил в чашку физика две ложки сахара. Чудны дела земные! Человек, отлично знающий высшую математику и много чего еще, имеющий ученую степень, не знает, как приготовить себе кофе…
В разгар импровизированного завтрака к Давыдову заглянул Дорошев.
– Мне кофейку не нальете?
– Отчего же нет? Угощайся, – предложил Николай. – Сахару знаешь сколько класть нужно?
– Лимиты введены?
– Да нет, это я о рецептах. Мы тут с Ильей поспорили… Гетманов покраснел, а Андрей хмыкнул:
– Дай я сам положу. Знаю я вас, экономных хозяев. Сейчас талоны на сахар отменили… Ну и все равно экономить на сахаре надо. И употреблять его преимущественно в гостях и на работе. Потому что это ценный энергетический продукт, полезный для работы мозга…
Посмеиваясь, Дорошев налил себе кофе, взял с блюдца печенье. Илья продолжил свои разглагольствования на научные темы.
– Ты его понимаешь? – спросил вдруг Дорошев без предисловий, обращаясь исключительно к Давыдову, словно бы Гетманова рядом и не было.
Николай на мгновение задумался, но решил, что запираться не имеет смысла.
– Не понимаю. Андрей расхохотался:
– И я не понимаю. По-моему, его, кроме Савченко, вообще никто не понимает. А он перекраивает весь его бред на свой лад. Илюша для Льва Алексеевича вроде генератора идей. Нет, не скажу, конечно, что он полный бред несет. Бред его, может, даже с оттенками гениальности. Но осуществить какой-то проект, опираясь лишь на теории Гетманова, – нереально. Мы даже чайник не смогли по придуманной им схеме сконструировать. Он не грел воду. Замораживал.
– Врешь, – обиженно надулся Илья. – Ничего он не замораживал.
– Нет, не вру. Если и не замораживал, то охлаждал. Благодаря полупроводниковым эффектам.
– Это вы сочинили, – заикаясь, возмутился физик. – Бурдинов сочинил. Сами конструировать не умеете, а претензии ко мне.
– Ну да… Ты же у нас жрец чистой науки…
Илья улыбнулся. Определение ему явно понравилось.
– Но грузит он нас регулярно, – продолжил Андрей. – Помолчал бы ты лучше, Илья!
– С вами и разговаривать бесполезно, – тоном обиженного ребенка заявил Гетманов. – Что с вас взять? Экспериментаторы…
– Угу, – фыркнул Дорошев. – Теоретик.
На этом обмен колкостями, которые и колкостями в привычном смысле назвать было нельзя, затих.
У Давыдова отлегло от сердца. Стало быть, взгляд Ильи на мир очень специфичен. И Давыдову вовсе не требовалось понимать все логические построения Гетманова. Пусть тот занимается физикой, строит свои теории. А сам Николай займется математическими проблемами. Это у него должно получиться. Математика везде математика. Ее законы едины для любого уголка Вселенной, для любого мира. Собственно, математика ведь не описывает природные явления. Это чистая оцифрованная логика.
Если физические законы будут другими – достаточно изменить аксиомы, ввести новые постулаты, как сделал это Лобачевский для своей геометрии, и мы получим новые теории – не хуже и не лучше других. Которые, скорее всего, будут так же далеки от истинного положения дел в мире, как и любое наше представление о нем.
