Яна Завацкая - Холодная зона
Глаза девочки широко распахнулись. В них можно было прочесть, как в ментоскопе — колебания, страх, и под этой коркой разгорающуюся невозможную радость.
— Да, — сдавленно выразила Лийя все свои эмоции, — я бы хотела.
— Ты не бойся, — уточнила Сандра, — там хорошо. У тебя будет отдельная комната. Там интересно, ребята хорошие, учителя.
— Я не знаю, что мама скажет, — засомневалась девочка.
— Мама согласится, я думаю. Все знают, что в коммуне образование хорошее дают, после нее проще в любой вуз поступить. Престижно. Ну как?
— Не знаю. Я-то хочу, — призналась Лийя, — но не знаю, смогу ли я. Мама говорила… ну я очень нервная, и не могу уживаться с людьми. Может, я вообще не смогу.
Она умолкла и отвернулась. В глазах заблестели слезы.
— Когда-то тебе ведь надо будет уехать от мамы и научиться жить с другими людьми, — уточнила психологиня, — лучше это сделать прямо сейчас. И не бойся. Ты нормальная. Не нервная, и прекрасно сможешь со всеми ужиться. Ты добрая и любишь помогать другим. В коммуне как раз такие нужны.
Лицо девочки менялось прямо на глазах, напряженность уходила, на губах возникла легкая, мечтательная улыбка.
— Ну иди на занятия, — Сандра пожала девочке руку, — иди. Немножко сложно будет договориться с очередью, но я думаю, мы все уладим.
Лийя послушно слезла со стула и пошла к двери. Кирилл проводил ее взглядом.
— Да, кто бы мог подумать, — пробормотал он, — такая образцовая девочка, образцовая семья.
— Вот самые-то скелеты в таких образцовых шкафах и водятся, — вздохнула Сандра, — это пострашнее бывает, чем обычное, стандартное насилие. Страшнее и хуже действует на психику. Я бы ее ни одного дня в семье не оставила. Да теперь придется битву устраивать.
— Да, как же ты ее устроишь в коммуну? Ведь туда очередь на два года, сколько туда хочет народу — больше тысячи уже?
— В следующем году вторую начнут строить у Синеозера, — кивнула Сандра, — спрос огромный на этот тип школ.
— Штейн тоже на очереди, а ты хочешь эту девочку вне очереди туда пристроить?
— Штейн стабилен психически. Кроме того, я не понимаю, почему вы не начнете судебное преследование, там папашу за побои можно и подальше отправить.
— Все сложно там, — уныло произнес Кирилл, — семья в целом стабильная. У отца военные травмы, алкоголизм, он периодически начинает лечиться.
— Ну вот видишь. Мальчик совершенно иначе воспринимает ситуацию насилия — он отца побаивается, но как большой кусачей собаки. Отец в его глазах слабый, больной человек, которого где-то можно понять. Мать он не бьет. Конечно, и такое насилие не должно продолжаться, но подождать с этим можно. А эта девочка… все это очень опасно, Кирилл. Чаю налить?
— Давай. Нет, извини, но все-таки вы, детконтроль, делаете из мухи слона. Ну я понимаю все. Но после такой войны… я в Днепропетровске жил, когда бомбу кинули, у приятеля гостил на окраине. Вспышка, удар, в себя пришел — а вокруг груда обломков. Все насмерть. Мне повезло. Потом лучевая была, конечно, волосы вылезли, с трудом выжил. От Города — одна воронка. Мать, бабка, все…
Учитель махнул рукой, взял осторожно чашечку, отхлебнул.
— После такого, — сказал он, — хочется просто жить. Понимаешь? Не придираться уже к людям, пусть живут как хотят, как могут, лишь бы все спокойно было. Дети сыты, одеты, ходят в школу — и хорошо. В наше время это было бы уже счастьем. А вам чего-то сверхъестественного надо… Ну вот нормальная же девочка, ну тихая, ну бывает, мать сорвется на нее. Что тут особенного? Да, я все понимаю, учился, знаю. Но…
Сандра смотрела на него долгим, внимательным взглядом.
— Если люди и дальше будут жить как хотят, как могут, и детей так же воспитывать, то с нами произойдет то же, что с Первым Союзом, — ответила она, — и снова будет реакция. И снова капитализм, только теперь мы его точно не переживем.
Психологиня помолчала, помешивая ложечкой чай.
— А что до войны… Мне уже много лет Кирилл. Я в пехоте была, в Таджикистане. Освобождаем мы деревню от белых, а там жителей нет — в центре мечеть обгорелая, а в ней такие чурбачки, знаешь ведь, как обгоревшие трупы выглядят. Много, много таких. И мечеть заперта. Вот так. Я такого много могу рассказать, да не стоит. Лучевой я тоже переболела, к примеру. Детей у меня уже не будет.
Учитель молчал, неловко глядя в сторону.
— А ты думал, я нервная интеллигентка, которая всю войну в Томске просидела? Нет. Я себе потом слово дала — все сделать, чтобы вот этого больше не было. Чтобы никаких белых. Никаких господ, ни фирм, ни корпораций, ни войны. Только это одним взмахом не сделаешь, надо каждый день работать, за каждого ребенка биться. Я на этой войне опять — простой солдат, Кирилл. Сколько смогу — столько и сделаю.
Кирилл звякнул чашкой о стол.
— Знаешь, — сказал он, — проблемы с пристройством в коммуну у тебя все равно будут. Потому что тебе кто угодно скажет то же самое — брутального насилия, наркотиков, алкоголя нет? Изнасилований нет? Даже следов на теле нет? Тогда не удастся срочное направление выписать. Не возьмут ее вот так в коммуну.
— Удастся, — Сандра махнула рукой, — я психолог, мое заключение многого стоит. И в коммуне люди понимающие сидят, если я напишу, что опасность психического заболевания есть — возьмут. Никуда не денутся.
Школы-коммуны появились сразу после войны, лет двадцать назад, и очень быстро завоевали авторитет.
Основанные на принципах, заложенных великим педагогом прошлого Антоном Макаренко, поначалу они отпугивали родителей, особенно далеких от партии и не слишком пострадавших на войне. Представлялись военизированные колонии, где дети ходят строем, полдня работают на производстве и крутятся как роботы, наводя порядок в убогих спальнях.
Но по решению партии в ШК были вложены немалые средства. Вначале этих школ было совсем немного — но они были хорошими. А то, что дети сами выращивали для себя пищу на мини-фабриках, да еще и что-то производили в школьных цехах — еще упростило проблему, содержание ребенка в такой школе было лучшим, но обходилось государству дешевле, чем простое обучение в обычной городской школе.
С самого начала было решено отказаться от общих спален, каждому ребенку полагалась отдельная комната (иногда для младших делали спальни на двоих). В ШК были направлены лучшие педагогические кадры, часто не из обычных учителей, а скажем, вузовских преподавателей-исследователей. Среди них преобладали коммунисты.
Методика обучения для ШК была уже заложена давними педагогическими работами, сделанными еще в СССР; теперь она была отшлифована, а за десятилетия достигла высот и успехов. Эта методика была индивидуализирована до предела, большую часть материала каждый ребенок изучал самостоятельно. Коллективному труду и принятию решений дети учились во второй половине дня. Но для родителей главным оказалось то, что выпускники ШК были образованы лучше обычных школьников, в среднем — значительно лучше, что после ШК легко принимали в любые крупные профшколы, иногда без экзаменов, по результатам конкурсов и тестов, проведенных еще в школе.
