Айзек Азимов - Второй Фонд
— Вы что, поклонник крестьянских добродетелей?
— Да хранят меня звезды! — Ченниса, казалось, развеселила эта идея.
— Я только хотел обратить внимание на важность всего этого. Очевидно, Тазенда — эффективный администратор. Эффективный в смысле, отличном от эффективности Старой Империи или Первого Фонда, или даже нашего Союза. Они все перенесли всю власть на свои субъекты механически ценою более неуловимых качеств. Тазенда приносит счастье и достаток. Вы не видите, что все направление их власти другое? Оно не физическое, а психологическое!
— Неужели? — Притчер позволил себе иронию. — А ужас, с которым Старейшины говорили о наказании этими добросердечными психологическими администраторами за измену? Как это подходит к вашим тезисам?
— Они были объектами наказания? Они говорили только о наказании других. Как будто знание о наказании было так хорошо им внушено, что само наказание никогда не потребуется применять. Надлежащие психологические позиции так помещены в их умы, что, я уверен, на планете не существует ни одного солдата Тазенды. Вы понимаете все это?
— Возможно, я пойму, — холодно сказал Притчер, — когда увижу Губернатора. А что, кстати, если нашими умами управляют?
Ченнис жестко ответил:
— А разве вы к этому не привыкли?
Притчер заметно побелел, но, пересилив себя, отвернулся.
Больше в тот день они друг с другом не разговаривали.
Это было в тишине безветрия холодной ночи, когда он слушал, как Ченнис тихо ворочается во сне. Притчер молча, бесшумными прикосновениями настроил свой наручный передатчик на ультраволновой канал, на котором не работал передатчик Ченниса, и связался с кораблем.
Ответ пришел небольшими циклами бесшумной вибрации, едва превышавшей сенсорный порог.
Дважды Притчер запросил:
— Никаких сообщений вообще?
— Никаких. Мы все время ждем, — дважды ответили ему.
Генерал встал с постели. В комнате было холодно, и он завернулся в меховое одеяло, сел на стул и уставился на скопление звезд, таких отличных в яркости и сложности расположения от однообразного тумана Линзы-Галактики, который царствовал в ночном небе его родной Периферии.
Где-то там, между звезд, был ответ на сложные вопросы, переполнявшие его, и Генерал чувствовал тоску по этому решению — оно придет и положит всему конец.
На мгновение он вновь удивился. Неужели Мул был прав — неужели Обращение лишило его твердой, отчетливой грани его характера — уверенности в своих силах? Или просто это были возраст и колебания в течение последние лет?
Ему было действительно все равно.
Он устал.
Губернатор Россема прибыл без всякого шума. Его сопровождал лишь один человек в униформе за пультом управления планетоходом.
Машина была сложного дизайна, но Притчеру показалась несовершенной. Она неуклюже развернулась. Несколько раз буксовала, наверное, от слишком быстрого переключения скоростей. По конструкции было видно, что она работает на химическом, а не на атомном топливе.
Губернатор Тазенды мягко ступил на тонкий слой снега и прошел между двумя рядами почтительно замерших Старейшин. Не глядя на них, быстро вошел внутрь. Они последовали за ним.
Двое из Союза Мула наблюдали все это из отведенных им апартаментов. Он, Губернатор, был коренастый, плотный, довольно приземистый и невыразительный.
Но что из этого?
Притчер ругал себя за нервный срыв. Хотя его лицо, конечно, сохраняло ледяное спокойствие. Никакого унижения перед Ченнисом. Но он хорошо чувствовал, что сердце у него колотится и в горле пересохло.
Это не было физическим страхом. Он не был одним из тех тупоумных, лишенных воображения, не имеющих нервов людей, которые слишком глупы, чтобы бояться. И физический страх он мог объяснить и уменьшить.
Но это было другое. Это был другой страх.
Он быстро взглянул на Ченниса. Молодой человек лениво разглядывал ногти на руке и спокойно подчищал какую-то неровность.
Что-то внутри Притчера достигло крайнего возмущения. Что заставляет Ченниса не бояться психического управления?
Он пытался овладеть собой и мысленно вернуться в прошлое. Каким он был, прежде чем Мул обратил его из твердолобого демократа? Это было трудно вспомнить. Он не мог определить свою тогдашнюю психическую сущность. Он не мог разорвать жесткие связи, которыми эмоционально был соединен с Мулом. Размышляя, он вспомнил, что однажды пытался убить Мула, но, даже напрягаясь до предела, Генерал не мог вспомнить сразу свои тогдашние эмоции. Это могло быть и самозащитой его мозга, но при одной лишь смутной догадке о том, какими они могли быть, не осознавая деталей, а только охватывая их направление, — он чувствовал, как внутри у него все холодеет.
Что, если Губернатор контролирует его разум?
Что, если неосязаемые психические щупальца Второго Фонда проникли в эмоциональные трещины его мозга, раздвинули их и вновь соединили?..
Сначала не было никакого ощущения. Не было ни боли, ни психического потрясения — ни даже ощущения разрыва. Он всегда любил Мула. Если и было какое-то время, задолго до этого — пять коротких лет могут быть долгими, — когда он думал, что не любит его, что ненавидит его, то это была только ужасная иллюзия. Мысль об этой иллюзии смутила его.
Но не было никакой боли.
Неужели при встречи с Губернатором это повторится? И все, что было прежде — вся его служба Мулу, все его жизненные установки — присоединится к смутной мечте из другой жизни, которая содержится в слове «Демократия»? Мул ведь тоже только мечта, и Притчер будет предан только Тазенде…
Он резко отвернулся.
К горлу подступил резкий рвотный спазм.
И тут его слух разорвал голос Ченниса:
— Я думаю, мы у цели, Генерал.
Притчер снова повернулся. Старейшина молча открыл дверь и стоял на пороге с достойным и спокойным уважением.
Он сказал:
— Его Превосходительство Губернатор Россема от имени Правителей Тазенды рад передать свое разрешение на аудиенцию и просит вас войти к нему.
— Да, конечно. — И Ченнис рывком затянул ремень и поправил россемианский капюшон над головой. Притчер стиснул зубы.
Это было началом настоящей игры.
Наружность Губернатора Россема не была грозной. Во-первых, он был с непокрытой головой, и его редеющие, светло-каштановые с проседью волосы придавали ей мягкость. Костлявые надбровные дуги нависли над глазами, и те, сидящие в тонкой сети отступивших морщин, смотрели изучающе. Свежевыбритый подбородок был мягким и маленьким. И любой псевдоученный-физиономист, глядя на это лицо, назвал бы его «слабым».
![Айзек Азимов - Основание и Империя [Академия и Империя]](/uploads/posts/books/116810/116810.jpg)
![Айзек Азимов - Второй Фонд [Вторая Академия]](/uploads/posts/books/116879/116879.jpg)
