Евгений Гуляковский - Красное смещение
А сейчас, перед предстоящей большой войной с кочевниками, ему нужны были могущественные союзники. Однако во всем, что касалось магов, законы людей не имели силы, и он никак не мог найти способа подобраться к ним поближе. Дары отвергались, ни в какие переговоры маги вступать не желали и всегда ускользали из засад, каждый раз примерно наказывая его воинов за дерзость. Как бы не обернулось бедой и нынешнее дело...
Но, скорее всего. Флорин просто ошибся. Встретил какого-нибудь лесного бродягу, их тех, что десятками слетаются как стервятники отовсюду, едва запахнет большой войной...
Снизу из подворья донесся до князя, густой аромат ржаного хлеба и звон серебряной посуды, борянские девки, готовившие княжеский стол к обеденной трапезе, шастали по нижнему двору от подвала к терему с подносами в руках, словно невзначай высоко задирая подолы. Стольничные, подавалы и прочий мелкий люд, коему было положено присутствовать у князя на трапезе, уже спешили из нижних дворов поближе к терему.
Бездельников и прихлебал не перечесть - гнать бы их всех, да нельзя китежское княжеское застолье должно быть не хуже новгородского. А сколько добра переводится впустую! Да ладно бы только за столом, а спальничные, одевальные... А дружина? Вся гвардейская сотня токмо и может, что подпирать столбы в княжеских хоромах.
Раньше было не так! Раньше каждый человек своим трудом добывал пропитание, одежду, кров и еще платил десятину городу для содержания дружины. А если это добро тратили неправильно, то городское вече строго спрашивало со старосты.
Потом появилась княжеская десятина, церковная - и пошло, пошло...
Может быть, с непомерной жадности, с призрачного блеска византийской роскоши, затмившей русичам глаза, и началось медленное, не сразу заметное разложение всего государства Киевского? Началось с того рокового дня, когда великий князь Владимир раздал вотчины своим отпрыскам. Возможно, и еще раньше, возможно, все случилось в тот день, когда поплыло по Днепру отвергнутое тело старого бога...
Тысячу лет несчастий предрекли волхвы за святотатство, так, может, оно началось, это черное тысячелетие?..
Владислав видел, как медленно, незаметно, откуда-то из потаенных глубин пробивается на поверхность зло, упорно отращивая свои ядовитые ростки день за днем... И не в том дело, что усилился разбой на дорогах, а поборы и взяточничество прочно свили свое гнездо в палате писцов, а в том, что озлобились и ожесточились люди, потерявшие веру в своих князей. Ложь как ржавчина начала разъедать больное тело государства, подготавливая почву для новых зловещих ростков.
И тут как раз, словно ждали подходящего времени десятки лет, объявились неизвестные степные племена.
Вздохнув и перекрестив лоб в сторону недавно возведенного нового храма, князь прошел в потайную горницу в своих хоромах, где стоял резной истукан Дажбога.
В былые времена не нужно было прятать в домах изображения старых богов и они свободно стояли по специальным, отведенным для этого урочищам, среди лесов и полей - но то было раньше... Теперь приходилось таиться от многочисленных соглядатаев, чтобы не прослыть язычником и не навлечь на себя опалу Мономаха и Светлейшего Киевского князя.
Молитва Владислава была недолгой. С домашними божками русичи привыкли обращаться по-свойски, как с членами семьи, и хотя Дажбог был рангом повыше, попав в домовую ризницу, он становился членом рода.
Владислав просил Дажбога не оставить его своей мудростью, поддержать в нелегких переговорах и помочь отличить ложь от истины - прикинуться магом мог какой-нибудь чужак, пришелец из неведомых северных лесов. О них ходило много страшных рассказов. Говорили, что там до сих пор обитали волхвы, исчезнувшие на Руси вместе со старыми богами, которым они служили когда-то...
Закончив излагать свои просьбы к Дажбогу, Владислав не забыл оставить в жертвенной чаше щедрый дар из меда и пшеничных зерен. Бог, как и все остальные в его доме, должен чувствовать себя сытым.
Ощущение волшебного сна не покидало Глеба с того момента, как он попал в Китеж. Каждую минуту с замиранием сердца он ждал пробуждения и возвращения в серую безрадостную действительность, окружавшую его все последние годы. Но пробуждение так и не наступило.
Вместо этого из потаенных глубин прошлого всплыл в центре Светлояр-озера сказочный град... Он стоял в окружении собственного отражения от чистой озерной воды, и солнце золотило крыши его домов, его бревенчатые крепостные стены.
Люди двадцатого столетия не видели воочию даже малого черепка из этого града, лишь легенда о нем осталась в памяти народа, такая же светлая, как сам город...
Проплыли мимо огромные, в три человеческих роста, ворота, срубленные из дубовых, окованных железом бревен. Показались за ними стены, крепко сбитые из заостренных в верхней части кольев и облитые темной смолой, чтобы дерево не портила гниль.
Стены укреплял земляной вал, присыпанный с внутренней стороны широкой кольцевой насыпью, по которой неторопливо прохаживались дозорные, защищенные от случайной непогоды широким навесом из больших кусков древесной коры...
Едва лошади ступили на мощенные бревнами улицы, как звонкий перестук копыт возвестил любопытным горожанам об их прибытии.
Приподнялись низкие приторы калит, отворились резные ставни, улицы постепенно наполнялись любопытствующим народом.
Глеба поразила непринужденность русичей, с молоком матери впитавших чувство собственного достоинства. Горожане насмешничали не над гостем, к которому относились со странным почтением, а над сотником да над своими дружинниками. Те, впрочем, не особенно обижались и отшучивались в ответ так же беззлобно.
Удивительное ощущение единой общности, одной большой семьи, в которую входили все люди этого племени, отозвалось в Глебе непрошеной тоской - к нему это не имело никакого отношения. Собственный дом он добровольно согласился покинуть навсегда, а новый вряд ли найдешь на чужбине. Хоть и не чужбина это вовсе, всего лишь иное время. Но оказалось, тысячелетие, отделившее Китеж от современников Глеба, возвело между юношей и городом преграду посерьезней любых границ. И, соглашаясь со всеми условиями Аркадия Димитриевича, он просто не думал об этом, да и не верил, что такое возможно. Но вот он древний град перед ним - его везут по улицам легендарного Китежа...
Князь принял чужеземца прямо в трапезной, предварительно осведомившись, не слишком ли того мучает полученная от печенегов рана. И хотя в глубине души князь полагал, что маги вообще не способны испытывать боль, - все же это казалось невежливым тащить к столу раненного стрелой человека, - только уж слишком велико было княжеское нетерпение и любопытство.
