Валерий Алексеев - Проект АЦ
Вдруг что-то остро кольнуло меня в сердце - как толстой иглой, я даже испугался. Но это была не физическая боль: со мной так бывало и раньше - от жалости к маме или к отцу. Сейчас я чувствовал (сам не знаю, каким образом, но чувствовал определенно): с мамой и с отцом все в порядке. Так что же тогда? И снова кольнуло. Потом я почувствовал такую сильную боль в плече и ключице, что у меня потемнело в глазах.
"Черепашка моя!" - подумал я и кинулся в ее комнату.
Черепашка сидела в кресле невидимая и горько плакала.
- Ну что за манера! - сказал я, превозмогая боль. - Какое удовольствие плакать, если ты себя не видишь? Все равно что умываться в темноте. Включись немедленно!
- Я тебе... не телевизор, - всхлипывая, возразила Ритка. - Я, может быть, не хочу, чтоб меня видели...
- Долеталась? - спросил я.
Вместо ответа послышались новые всхлипывания.
И боже ж ты мой, как у меня заломило плечо! Я чуть не взвыл от боли.
- Я, кажется, руку сломала, - сквозь стон и плач проговорила Черепашка. Разбилась вся... не удержалась...
Скривившись, я прислушался к себе. Нет, руку я однажды ломал, болит не так.
- Ты что? - с испугом спросила Черепашка: я ее не видел, но она-то видела, как я гримасничаю.
- Спокойно, - ответил я. - Сиди и не двигайся.
Я знал, что мне делать. Я думал об этой боли, не прогоняя ее прочь, я вдумывался в нее, вызывал ее на себя всю. И словно бетонная балка обрушилась мне на плечо, тряхнула, придавила, проволоклась, оставив жгучие ссадины...
Я стиснул зубы и, обливаясь весь ледяным потом, прислонился к стене. "Бедная Черепашка, - повторял я про себя, - бедная Черепашка, как же ей было больно... Сидела и плакала одна, пока я упивался своими достижениями. А если бы она разбилась совсем, что бы тогда со мной было?"
Когда я открыл глаза, оказалось, что я сижу на полу, а Ритка, уже совершенно видимая, стоит надо мной и тянет меня за руку.
- Вставай же, ну вставай! - упрашивала меня Черепашка.
Я осторожно высвободил руку и поднялся. Знобило, шатало.
- Что, обморок? Обморок? Ну скажи, что ты молчишь? - спрашивала Черепашка, заглядывая мне в лицо.
- Я... ничего... - проговорил я с трудом. - Как ты?
Она махнула рукой:
- Да что ты, все сразу прошло! Я так испугалась. Ты сделался весь белый. С тобой это часто бывает?
- Нет, в первый раз, - ответил я.
- Дроздову надо сказать! - И Ритка метнулась к двери.
Я ее остановил: так будет лучше, чтобы она ничего не узнала.
- Я сам скажу. Только ты уж больше не летай в одиночку.
- При чем тут я? - возмутилась Черепашка.
- Действительно, ни при чем, - спохватившись, ответил я. - Ну ладно, пойду, полежу, а то голова что-то кружится.
Вернувшись к себе, я снял рубаху; плечо и спина у меня были в багровых и синих полосах, и чувствовал я себя так, как будто меня вытащили из-под колес самосвала.
Ну вот, подумал я, и у меня появилась своя специализация...
18
Я получил от мамы письмо - третье по счету. Новостей у мамы не было никаких, поэтому она писала об одном и том же:
"Дорогой мой сыночек! Ты даже представить не можешь, как я рада, что ты наконец у меня устроен. Очень мне понравилось твое последнее письмо: такое серьезное, спокойное, складное. Но если правда все, что ты пишешь, значит, мы с тобой просто счастливые. Учись, дорогой мой, прилежно, слушайся учителей, дружи с ребятами и береги себя. Ты пишешь, что у вас там тепло, но я слушаю сводки по телевизору, и мне что-то не верится. Одевайся потеплее, горло не застуди. Ты ничего не написал, есть ли у вас там в школе врачи. Я сильно беспокоюсь, сообщи поскорее..."
Врачей здесь не было, ни одного, если не считать меня. Как раз сейчас у меня болело горло, точнее, не у меня, а у Леночки Кныш, которая злоупотребила мороженым, и мне было очень ее жалко. Но разве напишешь об этом маме?
"Отец заходил, очень тобой интересовался, так с сомнением слушал мой рассказ, но прочитал твое последнее письмо и, кажется, поверил. Он успокаивал меня, что не может быть спецшкола без врача, но, пока я не получу от тебя ответ на этот вопрос, все буду волноваться. Ты же у меня один на свете.
Да, еще отец сказал, что к вам наверняка приезжают ученые из Академгородка читать лекции, беседовать и присматриваться, кто на что способен. Сыночек, будь внимательнее: кто знает, может быть, от этого зависит вся твоя судьба. Вперед не выскакивай - ты же знаешь, выскочек нигде не любят, - но постарайся обратить на себя внимание, чтобы тебя заметили и запомнили на всякий случай..."
Ох, уж эти мне родительских советы! Как будто они подаются из древнего мира. Ну кто ж сейчас себя так ведет?
"Конечно, что тебе мои советы, ты все равно поступишь по-своему. Ну, до свидания, учись, не ленись, не забывай свою маму. Крепко целую тебя. Мама.
Да, приходил Веня из итальянской школы, спрашивал, куда ты пропал. Я ему все рассказала. Он позавидовал от души. Напиши и ему, он хороший, по-моему, мальчик. Еще раз обнимаю тебя и целую. От общественных нагрузок не уклоняйся! Твоя мама".
А никаких общественных нагрузок здесь не давали. Я подумал об этом - и удивился. Действительно, как-то не по-нашему получается. Живем каждый сам по себе. Хоть бы собрание одно провели. Учителя, называется! Я не большой любитель собраний, но Славке Дмитриенко мог бы кое-что сказать. При всех, чтоб запомнил. Или вечер какой-нибудь организовать: при таких-то талантах можно настоящий цирк устроить.
И еще: за все эти два месяца никто к нам в гости не приезжал. Ни из Академгородка, ниоткуда. Это тоже было странно.
Я перечитал мамино письмо раз, наверное, десять, слезы у меня на глазах еще не высохли, но тут ко мне постучались.
Я сунул письмо в стол и сказал:
- Войдите!
Я думал, что это соскучилась и пришла ко мне одинокая Черепашка, но в комнату вошла Соня.
- Да ладно, - сердито сказала она, когда я поспешно заблокировался. - Все и так ясно. Спит твоя Маргарита и знать про тебя забыла. После вечерних занятий приходи в мою комнату, поговорить надо.
- Без Риты? - поинтересовался я.
- Конечно, без. Сам понимаешь.
Я понимал. Можно было, конечно, поставить условие: или с Черепашкой, или никак. Покрасоваться немного, представиться этаким, знаете ли, защитником обездоленных. Но любопытство победило, и я молча кивнул.
- Ишь, загородился! - с неодобрением сказала Соня.
- А ты?
- Ладно, ладно...
И она ушла.
19
Вечером в третьей комнате я, к своему удивлению, увидел только Соню и Олега. Соня сидела на постели, Олег - в кресле у окна. Он молча показал на свободное место возле журнального столика. Я сел.
- Лена спит, - пояснил Олег, - а Махонин и Дмитриенко пожелали присутствовать дистанционно. Простим товарищам их маленькую слабость?
"Простим", - сказал я молча. Должно быть, это получилось у меня несколько более многословно, потому что Соня фыркнула, а Олег нахмурился.
