Сергей Званцев - Были давние и недавние
Зеленский сел на стул рядом.
— Андрей Осипович, — начал Павел Иванович вкрадчивым голосом, тем самым, которым уговаривал третьеклассников выдать ему «зачинщика», — ви знаете, как я вас обожаю…
Иванов слегка раздул усы, но промолчал.
— Для вас я на все согласен! — патетически воскликнул Вуков и сделал движение, чтобы сплюнуть через губу, но вовремя удержался. — На все! И можете не робеть, вашим секундатором буду я.
— Секундантом, — поправил Зеленский.
— Зачем? — спросил Иванов.
— Затем, — загорячился Зеленский, — что вы слишком много нелестного говорите о магистре фармации Гинцберге!
«Слишком много говорите» в применении к всегда молчавшему Иванову звучало несколько комично. Но Иванов не улыбнулся. А Зеленский, распаляясь все больше и уже забыв, что историю с дуэлью он сам же и придумал, говорил дрожащим голосом:
— Такие оскорбления смываются только кровью! Он вызывает вас на дуэль!
— Дурак! — спокойно сказал Иванов.
— Кто? — спросил, бледнея, Зеленский. Иванов молчал.
Вуков вскочил и поддернул брюки. Он был «дипломат», и он должен был не допустить нового кровопролития!
— Шо ви делаете! — закричал он с высоты своего трехаршинного роста на маленького усатого доктора, точно перед ним была стайка перепуганных «мартышек» из первого класса. — Ви ругаетесь, как стивидор!
Андрей Осипович встал и, раздув усы с такой силой, что, казалось, они вот-вот полетят сейчас за окно, произнес:
— Прощайте!
— Хорошо, — ответил, задыхаясь, Зеленский, — хо-рошо-с!
Уже внизу Вуков крикнул зычным голосом, привыкшим перекрывать многоголосый нестройный шум «большой перемены»:
— Значит, ви отказиваетесь?
Сверху донесся спокойный голос Иванова:
— Нет.
— Слава богу, хоть не отказывается, — прошептала на кухне его жена. Она почему-то вообразила, что эти важные господа приехали приглашать Андрея Осиповича занять место гимназического врача.
* * *Все дуэли описываются таким образом: сначала в условленное место приезжает один из дуэлянтов и долго с обидой ждет, пока появится второй, обязательно верхом на горячем англо-арабе.
Но тут случилось так, что три извозчичьи пролетки одновременно выехали на широкую аллею, которой начиналась расположенная в трех верстах от города дубовая роща.
По преданию, «Дубки» были насажены Петром Первым. Таганрожцы особенно гордились вниманием, которое не в пример другим провинциальным городкам обширной Российской империи — оказывали Таганрогу императоры и иные знатные лица…
В ранний утренний час среди царственных дубов три извозчичьи пролетки медленно ехали одна за другой, извозчики весело перекликались:
— Что, Васька, не променял мерина? Ишь, загребает правой-то!
— Это он возрадовался, что хороших ездоков везет! Рублика на чай за такого рысака не пожалеют!
В передней пролетке сидели: равнодушный Иванов в кургузом люстриновом пиджаке и нахохлившийся Павел Иванович в неизменном черном сюртуке и в белой с высокой тульей фуражке, надетой немного набекрень.
За ними ехал бледный, с трясущейся нижней челюстью потомок рыцарей Гинцберг; рядом сидел, одной рукой обняв его за талию, а другой придерживая на коленях огромный сак с хирургическими инструментами, доктор Зеленский. Гинцберг, не отрываясь, как завороженный, смотрел на этот зловещий сак и по временам судорожно вздыхал. Его тошнило.
Процессию замыкала пролетка с тремя молодыми артиллерийскими офицерами. Младший сидел спиной к лошади на крохотной скамеечке, поставив для устойчивости одну ногу на подножку. Поручик и штабс-капитан везли длинный деревянный ящик с дуэльными пистолетами, похожий на детский гроб. Повстречавшаяся босоногая старуха нищенка, бог весть откуда ковылявшая в город, остановилась и, глядя на ящик, истово закрестилась.
Проезжая дорога вилась спиралью меж мощных дубов и заканчивалась широкой утоптанной площадкой. Здесь по воскресеньям пили водку, обнимались, клялись в вечной дружбе, дрались в кровь, ругались хриплыми голосами.
Но теперь, в этот ранний час, на площадке, окруженной, как часовыми-великанами, столетними деревьями, было тихо и пустынно. Кое-где в примятой траве валялась битая «казенная» посуда и яичная скорлупа. Воздух был чист и ароматен. Издали доносился тонкий свист паровоза.
— Пожалуйте, господа хорошие, доставили благополучно, — игриво сказал один из извозчиков, молодой парень с румяным лицом и лихо заломленной фуражкой. По-видимому, возницы принимали седоков за кутил, решивших после бурно проведенной ночи допивать на лоне природы. — Гуляйте на здоровье.
Офицеры выпрыгнули из пролетки, штатские сошли чинно. Зеленский бережно свел плохо державшегося на ногах Гинцберга и, прислонив его к широкому стволу, поспешил к Павлу Ивановичу.
— Что делать с этими? — зашептал он, кивнув в сторону извозчиков. — При них невозможно.
— Гоните два рубля, — решительно сказал Вуков. Зеленский, пожав плечами, протянул ему две смятые бумажки.
— Ребята, — крикнул Вуков извозчикам, — выпейте за наше здоровье!
Кажется, одна рублевая бумажка осталась у него.
— Стало быть, разрешите на полчасика отлучиться? — обрадовались извозчики.
Павел Иванович величественно махнул рукой. Извозчики хлестнули лошадей и скрылись за деревьями. Пора было начинать. Солнпе поднималось выше, на площадке стало светлее. Старшин из офицеров, усатый штабс-капитан, посмотрел на часы и отрывисто сказал:
— Стреляться так стреляться.
И почему-то подмигнул двум поручикам, которые, положив ящик с пистолетами на землю и усевшись на корточки, внимательно рассматривали оружие. Один из поручиков, взяв из ящика тяжелый длинный пистолет, заглянул в дуло и зачем-то его понюхал.
— Господа, — взволнованно сказал Вуков, — а где же барьер? Ми забили барьер!
— Зачем вам понадобился барьер — прыгать собираетесь? — с досадой спросил Зеленский, не выпуская из виду Гинцберга; бледный и потный магистр стоял, держась за дерево, и громко икал.
— На дуэли без барьера нельзя, — объяснил Вуков, — ви с ума сошли!
— Вот барьер! — пробасил штабс-капитан, проводя носком сапога неровную волнистую линию по сухой, в комьях, земле. — На сколько шагов поставим противников? Десять? Пятнадцать?
— Стрелять до результата, дистанция — десять шагов, — сказал один из поручиков и захохотал. Второй укоризненно на него посмотрел.
— Десять, пожалуй, маловато, — деловито заявил штабс-капитан. — С десяти шагов рана в живот и в грудь — смертельна. А впрочем…
