Вадим Собко - Звёздные крылья
— Наденьте!
Вальтер послушно надел на левую руку часы с надорванным кожаным ремешком.
Пока перед ними не было ничего угрожающего. Поэтому все трое, по приказу офицера, спокойно подошли к самолету и удобно уселись в кожаные кресла. Они сидели и разглядывали паспорта, найденные в карманах. Незнакомые лица смотрели на них с фотографий.
К офицеру подошел невысокий пилот с лицом старого бульдога. На нем висело два парашюта, и от этого фигура его казалась уродливой. Полное квадратное лицо не выражало и признака мысли. Зубы при разговоре блестели ярко и хищно. Шрамы пересекали лицо вдоль и поперек — видимо, пилот побывал уже не в одной катастрофе.
— Разрешите лететь? — подходя к офицеру, спросил он низким, немного хрипловатым голосом.
— Летите, Гамбеш. Вы хорошо поняли задание?
Пилот молча поклонился.
— Имейте в виду, — продолжал офицер, — за чистое и быстрое исполнение получите железный крест.
— Слушаюсь, Хайль! — выкрикнул пилот.
— Начинайте! — скомандовал офицер, и пилот сразу же повернулся к самолету.
— Счастливого полета! — добавил офицер, поднимая руку.
Гамбеш оглянулся, хотел ответить и запнулся. Его поразила улыбка на губах офицера. Было в ней что-то жестокое, иезуитское. Но холодная улыбка исчезла, будто ее и не было, и рот офицера мгновенно растянулся в заученную гримасу.
Загудел мотор. Мощный поток воздуха сдувал с травы вихри дождевых брызг.
Самолет взлетел. Офицер смотрел ему вслед. Резкий звон разбиваемого стекла заставил его оглянуться. На втором этаже за тонкими оконными решетками он увидел искаженное лицо Волоха. Офицер отвернулся.
* * *Гамбеш вел машину неуверенно. Воздушные потоки, сопутствовавшие грозе, швыряли самолет из стороны в сторону. Вальтера Шторре и его спутников мутило. С каждой минутой машина забиралась все выше и выше.
Гамбеш поглядывал на часы. Уже почти полчаса летели они на восток. Пора было начинать.
Гамбеш включил автоматическое управление. Самолет летел по прямой, иногда покачиваясь под порывами ветра. Пилот осторожно вылез на крыло. Самолет качнулся, но автоматы сразу же выпрямили его.
Гамбеш нащупал и крепко зажал в кулаке кольцо парашюта. Самолет шел на высоте пяти тысяч метров.
Пилот почувствовал в груди знакомый холодок. Неожиданно вспомнилась жестокая улыбка офицера, но Г амбеш отогнал неуместное воспоминание. Решительно сжав губы, он оттолкнулся ногой от фюзеляжа самолета и полетел головой вниз, со свистом рассекая воздух.
— Раз… два… три… — медленно отсчитал он и сильно дернул кольцо.
Оно почти не поддалось, и вытяжной парашют не выскочил за плечами. Гамбеш похолодел. Левой рукой он изо всех сил дернул за шнурок второго, запасного парашюта, но и тот не раскрылся.
Гамбеш падал. Воздух ревел в ушах. Пилот в остервенении рвал сразу оба шнурка, но парашюты не раскрывались. И тогда перед его глазами еще раз встала усмешка офицера. Ну, конечно… она касалась именно его, Гамбеша: офицеру не нужны свидетели… В голове гудело. Казалось, будто вся кровь собралась в мозгу.
Потом наступила смерть.
Автоматы некоторое время вели самолет по прямой. Трое людей сидели в кабине, не представляя себе, что летят без пилота и что через несколько минут начнется неумолимое падение в головокружительную пропасть с высоты пяти тысяч метров.
Самолет качнуло. Он все еще летел вперед, но автоматы уже выключились. Порыв ветра еще раз сильно качнул его, и он, медленно обернувшись вокруг своей оси, перешел в штопор. Он падал, как жухлый осенний лист, с каждой секундой набирая все большую скорость.
Вальтер Шторре умер, так и не узнав, как его обманули
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В большой комнате, отделанной темным полированным дубом, стоял прозрачный сумрак. Солнце косыми лучами пробивалось сквозь тяжелые шторы на окнах, и это только подчеркивало мягхий полумрак.
Мебели в комнате было немного. Огромный полированный стол и несколько удобных кожаных кресел. Стены были украшены резьбой по дереву: головы вепрей и лосей, скрещенные пики, и мечи. На одной из стен красовался барельеф — сцена выезда на охоту, С потолка свисал огромный деревянный, мастерски вырезанный орел; он распластал крылья и держал в мощных когтях электрическую лампу. Одну из стен занимало широкое зеркало.
За столом, опираясь одной рукой на подлокотник кресла, сидел Людвиг Дорн и внимательно смотрел на своих гостей. Лицо его тоже казалось вырезанным из темного дуба. Глаза под седыми бровями были бесцветны и прозрачны. Такие глаза, пустые и прозрачные, бывают у зверей, долгие годы сидящих за решеткой. Покатый лоб, пересеченный глубокими морщинами, увенчивали густые совершенно седые волосы.
Когда Людвиг Дорн говорил, его длинные, тонкие, припухшие в суставах пальцы шевелились. Рука лежала на массивном столе. Когда пальцы шевелились, гостям в полумраке казалось, что по столу ползет большой белый паук.
Гостями Людвига Дорна были Крайнев, Яринка и Волох. Они-то и сидели в затемненной комнате за широким столом. Эти дни очень изменили их. Давно уже забрали у них комбинезоны, сменив их на обыкновенную одежду. Но перемена заключалась не в этом. Бросалось в глаза то, что ни тени улыбки не появлялось на их лицах во время разговора. Они как бы окаменели. Слишком много пришлось им передумать за эти дни. Слишком неопределенными и мрачными были мысли о будущем.
Они сидели в кабинете Людвига Дорна, отдыхая после утомительной дороги — им пришлось очень долго ездить под тщательной охраной. О побеге не могло быть и речи. Охрана не отвечала на их вопросы. Договориться было невозможно. Но сегодня, наконец, они, очевидно, узнают, почему их держат на чужбине.
И Людвиг Дорн начал говорить. Он говорил лаконично и сухо. Казалось, ему жаль выпустить лишнее слово из тонких, словно пеплом покрытых губ.
— Должен поставить вас в известность, господа, — начал он, — что для своей страны, для СССР, вы умерли четыре дня тому назад. Умерли в прямом, физическом понимании этого слова.
Он с минуту смотрел на Крайнева, наблюдая, какое впечатление производят его слова. Инженер сидел неподвижно — теперь никакая неожиданность не могла вывести eгo из равновесия. Он пристально смотрел в бесцветные глаза Дорна и в свою очередь ждал, что будет дальше. Зато Яринка застыла в кресле с выражением полной растерянности на лице, а Волох поднялся во весь свои огромный рост.
— У меня лежат газеты, — продолжал Дорн, — в которых сообщается о катастрофе с вашим самолетом. А вот здесь вы можете полюбоваться фотографиями собственных похорон. Далеко не каждому удается такое увидеть.
