Дмитрий Володихин - Мастер побега
– Давай, давай сюда, Гача! Моя хорошая! Моя девочка! Хор-рошая собака…
Чудовище издало довольное поскуливание. Видно, Дана знает, где потрепать его для-ради удовольствия. Потом оно негромко зарычало пробным рыком.
– Гача, фу! Это свой, Гача! Сидеть. Свой, я сказала! Свой! Вот молодец, хор-рошая собака…
Опять пыхтение, сап, звяканье, скулеж, какое-то невнятное всхрюкивание… и когтяной скребот начал понемногу удаляться.
– Не беспокойся, это очень умная собака.
– А я и не беспокоился, – ответил Рэм, смахивая со лба пот.
Они зашли в дом.
Мраморные колонны, мраморные поручни у лестницы наверх, мраморные фигуры льва и орла близ ее подножия. «Вот это, значит, кто был на гербе – орел…»
– Свет только здесь, внизу. Держи меня за руку и не заблудишься.
Они поднялись по лестнице.
– Или тебе нужно больше света?
– Мне нужно то, что будет удобным для тебя.
Быстрое прикосновение губ к щеке.
– Ну, тогда.. извини, пожалуйста, не стану зажигать… Может быть, ты есть хочешь? Вообще-то мы можем…
– Шутишь?
Смущенное молчание было ему ответом. Смущение – такая странная субстанция! Его не видно и не слышно, но каким-то чудом ощущается, что оно есть.
«Ей все же не очень-то удобно. Спят там горничная со сторожем или не спят».
– Пойдем.
Они идут по коридору, сворачивают, опять сворачивают, поднимаются по тесной лесенке, еще один коридор… камень под ногами сменяется деревом. Запахи тонкого табака и мастики тревожат ноздри.
– Дана, чудесная красавица, эфирное создание… ты… заранее все спланировала?
– Э-э-э… Что именно – все?
– Вот… например… то, что мы окажемся вместе… тут, у тебя…
Из темноты донеслось ехидное хихиканье.
– О, в деталях. За трое суток уже знала, насколько ты ко мне опоздаешь.
– Ну… извини, пожалуйста, – Рэм скопировал ее интонацию.
Опять хихиканье, на этот раз – очень довольное.
– Я никогда с тобой не знаю, что будет и как будет. Просто я допускаю некоторые мысли. То есть приходит в голову какая-нибудь, скажем… приятная мысль, и я ее не отвергаю.
Дана остановилась. Мгновение спустя дверь перед нею издала протяжный скрип, который стоило бы использовать как разновидность пытки. А может быть, и казни – при десятикратном повторении.
– Мы на месте.
Дана заходит в черный прямоугольник. Рэм делает шаг за ней. Темень – как в гробу. Эфирное создание растворяется в густой беззвучной черноте. Шур-шур-шур, бур-бур-бур, будущая баронесса Фаар что-то ищет… роняет книгу… роняет пару карандашей… роняет… не поймешь: какая-то женская мелочь… бормочет себе под нос неэфирные слова… отодвигает штору. Лунно-фонарный танец вплывает в комнату, и хотя самих вещей в нем не видно, но их силуэты становятся различимыми.
– Так-то я вас, голубчики, быстро отыщу… Напрасно вы пытаетесь спрятаться, – разговаривает с кем-то Дана. – Ну вот, хорошо, что сами явились.
Чирканье спички на миг оглушает его. До чего же оно громкое в гулкой темноте! Из пальцев девичьего силуэта выпархивает один мотылек свечного пламени, второй, третий… спичка гаснет.
– Хватит тебе света?
– О да Днем я неплохо разглядел тебя. Вот только медали… вряд ли я при свечке разберу, что там на них.
Дана фыркает.
Потом с ее стороны до Рэма доносятся не совсем понятные звуки. Какое-то пощелкивание, шум ткани… Когда его глаза привыкают к трепету огненных мотыльков, он понимает – не столько видит, сколько именно понимает: Дана расстегивает и расшнуровывает то самое, что надето выше юбки. Женское и без названия.
Потом она подходит к Рэму вплотную и говорит:
– Медали я действительно очень хочу показать тебе. Мне интересно, как ты их оценишь. Честно. Давно хотела… Но медали будут утром. А сейчас…
Она поднимает руки над головой, показывая: на мне – много лишнего, не пора ли уменьшить его количество?
Этот жест делает ее уязвимой, беззащитной. Этот жест отдает ее на полную волю Рэма. Нет в ней никакой уверенности, ей страшно. Он снимает то самое, без названия, приятно шуршащее и теплое. Пристально смотрит на женщину-девочку, любуется ею… и замечает в глазах Даны немой вопрос.
Тогда Рэм целует ее туда, где под кожей, плотью, ребрами бьется сердце, и произносит:
– Я люблю тебя.
Рэм проснулся от странного ощущения: перина под ним ритмично сотрясалась. Он потер глаза и перевернулся на спину.
Дана в совершенно девчачьей ночной рубашке подпрыгивала на перине с довольным выражением лица.
– Чего это ты прыгаешь?
– А как же мне не прыгать! Я просыпаюсь, а ты – тут, и к тебе можно прикоснуться. А когда видишь тебя во сне, ты под утро все время куда-то пропадаешь!
– Ну надо же! Я не нарочно. А когда ты надела эту штуку… с зелеными коняшками?
– После всего. То есть совсем после всего. Нравится, да?
Солнце нагло ломилось в окно, и следовало бы сделать что-нибудь разумное или хотя бы красивое, но в голову лезла всякая ерунда. Вот, например:
– Нравится, она смешная. Только совсем девчачья.
– Так радуйся, тебе досталась такая кроха! Она не скоро постареет. А когда все-таки постареет, у нее будет старушечья, с эротичными кружевами.
Тут наконец Рэму в голову пришло разумное:
– Хочу видеть зеленых лошадок, пока они не износятся.
Она перестала прыгать и забралась рядом с ним под одеяло.
– Никогда не думала, что мне сделают предложение столь экзотичным образом.
В голосе ее содержался вопрос. Рэм решил выбить из-под него почву:
– Да, это предложение. Оно, конечно, должно было сделаться как-то иначе, я даже думал раза два, как бы его вытворить получше… но… оно взяло и само собой сделалось.
– Что, правда думал раза два?
– Чистая правда. Возможно, даже три.
– Тогда все очень серьезно. Дай-ка мне подумать, как бы получше вытворить ответ на твое предложение… А, вот! Хорошо, ладно.
Рэм бесконечно изумился. Он мог мечтать о Дане Фаар. Он даже смог вытворить с нею безумство. И – да, он хотел сделать ее своей женой. Но на самом-то деле… Она и он! Да разве…
– Ты… твое «хорошо, ладно» – в смысле «да»?
Она кивнула.
– Нет, правда?
– Чистая правда. Не «нет», а «да», так яснее?
– Тогда все очень серьезно… Ты прости, беспокоит меня одна мысль насчет нас с тобой. Одна такая маленькая мысль. Барон Фаар, глава государственного казначейства, девятый человек в списке потенциальных преемников Его Величества, если император, храни его Бог, умрет… девятый?
– Восьмой.
– Вот видишь! Восьмой… В общем, семейство барона Фаара и я. И мое семейство. Ты думала про…
– Я думала. Раза два. Или даже три, – перебила его Дана. – Мой отец… очень хороший человек. Он не станет делать мне больно. Скорее всего не станет… Он все время очень занят. А когда он не занят, то очень хочет казаться строгим. Меня воспитывали, не давая поблажек. Никаких излишеств в одежде, пище, никакой роскоши.
