Пьер Буль - Планета обезьян
Боюсь, у меня не хватит сил передать, что я испытывал при виде этой карикатуры, уродливо-смешной и одновременно кошмарной. Не помню, говорил ли я уже о чисто обезьяньих ужимках и внешности всех этих горилл, если не считать выражения их глаз? Не забыл ли я упомянуть, как дамы-гориллы, одетые тоже в спортивные костюмы, только гораздо более изысканные, толкались и суетились, отыскивая лучшие трофеи, показывали на них пальцами и поздравляли своих горилл-кавалеров? И про эту сценку, когда одна дама вынула из сумочки маленькие ножницы, наклонилась над трупом, отрезала несколько черных прядей и, свив их в кольцо, приколола булавкой к своей шляпе? Если забыл, то добавлю: все остальные дамы тут же последовали ее примеру.
Но вот добычу рассортировали: все трупы были аккуратно уложены в три ряда, мужчины и женщины вперемежку. И над всем этим пылало чудовищное солнце Бетельгейзе! В ужасе я отвел глаза и увидел новое действующее лицо — обезьяну с треножником и укрепленной на нем продолговатой черной коробкой. То был шимпанзе. Когда он приблизился, я понял, что это фотограф, который собирается запечатлеть для обезьяньего потомства результаты славной охоты. На это у него ушло более четверти часа. Сначала господа гориллы фотографировались поодиночке в самых лестных для себя позах — некоторые с видом победителей ставили ногу на одну из своих жертв, — затем общей группой, обнявшись за плечи. После этого настала очередь самок, и они тоже долго выбирали положение поизящнее на фоне окровавленных тел, стараясь, чтоб их шляпки с пучками приколотых волос были отчетливо видны.
От этого зрелища можно было сойти с ума: ужас происходящего намного превышал человеческие силы и разумение. Какое-то время я сдерживался, хотя кровь во мне так и кипела, но когда одна из самок уселась на труп, чтобы сняться поэффектнее, когда я различил черты убитого, лежавшего в общем ряду, юные, почти детские черты моего несчастного друга Артура Левэна, нервы мои не выдержали. И снова мои чувства выразились самым нелепым образом, в полном соответствии с нелепостью всей этой сцены, одновременно страшной и смешной. Мной овладело вдруг безудержное веселье, и я разразился сумасшедшим хохотом.
Увы, я не подумал о своих соседях по клетке! Но мог ли я тогда вообще думать? Только паника, охватившая людей, напомнила мне, что для меня они, несомненно, опаснее, чем даже обезьяны. Мускулистые руки угрожающе протянулись ко мне со всех сторон. Я понял, что жизнь моя на волоске, и постарался заглушить смех, спрятав лицо в ладони. Но, возможно, меня все равно задушили бы или растерзали, если бы несколько обезьян, привлеченных шумом свалки, не восстановили порядок уколами пик. По счастью, новое событие отвлекло от меня внимание. В харчевне зазвонил колокол, приглашая на завтрак. Гориллы, весело переговариваясь, направились небольшими группами к дому, а фотограф-шимпанзе, сделав несколько снимков с наших клеток, начал складывать свой аппарат.
Однако и мы, люди, тоже не были забыты. Я не знаю, какую судьбу уготовили нам обезьяны, — во всяком случае, они решили о нас позаботиться. Прежде чем скрыться в дверях харчевни, один из господ отдал какое-то приказание другому самцу-горилле, который, видимо, был начальником отряда егерей. Тот вернулся к клеткам, созвал своих подчиненных, и вскоре слуги принесли нам корыта с едой и воду в ведрах. Пища представляла собой нечто вроде густой похлебки. Я не испытывал голода, однако решил есть вместе со всеми, чтобы сохранить силы. Приблизившись к корыту, вокруг которого уже сидели на корточках многие пленники, я робко протянул руку. Они злобно посмотрели на меня, но, поскольку еды было вдоволь, не стали возражать. Пища оказалась довольно вкусной кашицей из каких-то круп. Несколько пригоршней я съел не без удовольствия.
К тому же мы получили кое-что и на десерт — благодаря доброте наших сторожей. Эти загонщики, наводившие на нас ужас, теперь, по окончании охоты, казались совсем не страшными и относились к нам благосклонно, разумеется, если мы вели себя прилично. Они прогуливались перед клетками и время от времени кидали нам разные плоды, забавляясь свалкой, которую каждый раз вызывали их подачки. При этом произошла одна сценка, заставившая меня задуматься. Маленькая девочка поймала на лету плод, сосед бросился к ней, чтобы его отнять, но тут вступилась обезьяна. Она просунула пику сквозь решетку, грубо оттолкнула мужчину, а затем вложила второй плод прямо в руку ребенка. Так я узнал, что этим существам доступно чувство жалости.
Когда с едой было покончено, начальник отряда со своими егерями стали переселять отдельных пленников из одной клетки в другую. Казалось, они нас сортируют, но по какому принципу — этого я не мог уловить. Оказавшись в конце концов в одной клетке с самыми красивыми мужчинами и женщинами, я решил, что попал в группу выдающихся представителей своей породы, и попытался утешиться горькой мыслью, что вот, мол, даже обезьяны с первого взгляда причислили меня к элите.
С удивлением и огромной радостью я обнаружил среди моих соседей по клетке Нову. Она избежала гибели, и за это я возблагодарил небеса Бетельгейзе. Именно о ней я думал, внимательно разглядывая убитых, и дрожь пробирала меня при мысли, что среди кучи трупов может оказаться ее прекрасное тело. Мне показалось, что я вновь обрел возлюбленную, и вот, опять забыв обо всем, я бросился к Нове, раскрыв объятья. С моей стороны это было чистейшим безумием: мой жест ее ужаснул. Неужто она забыла прошлую ночь? Неужто в столь прекрасном теле нет никакой души? Я был удручен и обескуражен, когда увидел, что Нова при моем приближении сжалась в комок и вытянула вперед руки со скрюченными пальцами, словно собиралась вцепиться мне в горло, что, наверное, и произошло бы, если бы я не остановился.
Но поскольку я замер на месте, Нова довольно быстро успокоилась. Она устроилась в углу клетки, и я со вздохом последовал ее примеру. Вскоре улеглись и остальные пленники. Подавленные, сломленные усталостью, они, казалось, примирились со своей судьбой.
А снаружи обезьяны готовились к отъезду. На нашу клетку накинули брезент, доходивший до половины высоты прутьев, так что свету было достаточно. Послышались голоса, приказания, заработали моторы. И вот нас уже куда-то везли с большой скоростью, а я лежал и тоскливо раздумывал: какие еще злоключения ожидают меня на планете Сорора?
11
Я чувствовал себя совершенно уничтоженным. События последних двух дней сломили меня физически и погрузили мой разум в отчаяние столь глубокое, что я не мог ни оплакать гибель своих товарищей, ни представить себе до конца, что означает для меня разрушение нашего космического катера. Поэтому я приветствовал сумерки, а затем с облегчением укрылся в наступившей за ними темноте: вечера здесь были короткие. Нас везли всю ночь. Я пытался хоть как-то осмыслить происходящее. Это было необходимо: я должен был думать, думать, чтобы не поддаться подстерегавшему меня безумию, чтобы доказать самому себе, что я все-таки человек, земной человек, то есть мыслящее существо, привыкшее отыскивать логичные объяснения самым, казалось бы, фантастическим явлениям природы, а не животное, пойманное в западню высокоразвитыми обезьянами.
