Юрий Корчевский - Пушкарь (сборник)
Вместе с челядью во главе с Игнатом Лукичом мы пошли на погост, располагавшийся на высоком речном берегу, в полуверсте от города. Проводить в последний путь павших собралось очень много, наверное, полгорода. Священник нараспев начал читать молебен, служки замахали кадилами. Под плач и крики вдов и сирот, горькие рыдания ближней родни погибших похоронили. Для многих, если не для всех, это обозначало конец сытой жизни, ведь мужчина в доме – добытчик, кормилец. Женщина не может рубить деревья, пахать пашню, охотиться на зверя. Многие занятия требуют мужской силы, ловкости, умения обращаться с оружием и инструментами. В чисто патриархальном обществе быт женщины был строго ограничен рамками церковных и общинных устоев.
После молчаливого возвращения домой Игнат Лукич устроил поминки по павшим. Все молча выпили – кто вина, кто хлебного вина, помянули тех, кого знали. Игнат Лукич произнес заупокойную речь:
– Вы не побоялись сильного и злого врага. Не пожалели живот свой за веру русскую, детей и жен, охраняли город от басурман. Спите спокойно, други!
Пили степенно, пьяных не было.
Я еще раз подивился про себя – в моем мире от военкомата бегают, на похоронах после… – дцатой рюмки начинают петь и плясать, забывая причину.
В середине застолья в трапезную вошел отрок и молвил:
– Кто здесь лекарь Юрий, Григорьев сын?
Я поднялся из-за стола.
– Боярин к себе приглашает.
– Иди, иди, – подтолкнул в спину Игнат Лукич.
Чувствуя некоторую слабость в коленях и легкое покачивание от выпитого, я пошел за посыльным. Меня провели в огромный боярский дом. Здесь тоже отмечали то ли тризну, то ли возвращение. За огромным, длинным столом восседали воины, знатные люди, коих можно было узнать по богатым одеждам и тяжелым драгоценностям. Около стола сновали с кувшинами и подносами юноши и девушки. На столах стояла серебряная и золотая посуда, ярко пылали факелы на стенах. Чего только на столах не было – жареный поросенок, копченый осетр, запеченные фазаны, фаршированные утки, заливная уха из щуки, печеный бараний бок, гусиная печенка, нежные цыплята да много еще чего, что я просто не успел рассмотреть, пока меня вели к голове стола. Там в высоком кресле восседал боярин, лицо его раскраснелось, руки были в блестевшем жиру – в левой он держал куриную ногу, в правой кубок с вином.
– Ну-ка, покажись, герой. Мне про тебя воевода много что порассказывал.
Я был смущен вниманием стольких людей. Гомон в зале затих, все с любопытством смотрели на меня.
– Молодец! Выпей с нами чашу, – и протянул ко мне кубок.
– Здрав будь, боярин, – ляпнул я и осушил протянутый кубок.
Какие тосты здесь к лицу, я просто не знал. Воины и знатные люди также дружно осушили кубки, принялись заедать.
– Кто таков, почему я тебя не знаю?
В зале опять установилась тишина.
– Кожин, Юрий, Григорьев сын, лекарь, – по-военному доложил я.
– Имя-то у тебя византийское, откуда будешь?
Пришлось изворачиваться:
– Отца и мать свою не помню, путешествовал из дальних краев, да вот осел пока у вас, дозволяешь ли?
– Дозволяю, – благосклонно кивнул боярин. – Такие люди нам нужны. А пушкарскому делу где обучен, зело ловко, сказывал воевода, ты татар из тюфяка посек, кабы не ты – большой урон городу был бы.
– Так, в заморских краях и обучился.
– Становись под мое крыло, вступай в дружину! Говорят, ты и лекарь изрядный.
Ратники дружно закивали, велик ли город, все новости расходятся быстро. Я задумался.
– Прости, боярин, невместно мне в дружине, там убивать надо, я лечить хочу, от смерти спасать.
Боярин засмеялся, через мгновение захохотали все. Лица многих, красные от выпитого, стали просто пунцовыми, кто-то подавился и стал кашлять.
Боярин отсмеялся и молвил:
– Убивать не можешь? Да ты один из пушки людей больше убил, чем все мои люди!
Зал вновь захохотал, тут уж и я заулыбался. А действительно!
– Шутник ты, братец! Ладно, проси чего хочешь.
Я пожал плечами.
– Все у меня вроде есть.
Зал снова захохотал. Утирая выступившие слезы, боярин что-то сказал холопу, тот исчез и быстро появился вновь, неся в руках шубу. В мехах я пока разбирался слабо, можно сказать, и не разбирался вовсе. Конечно, заячью шапку отличить от лисьей я мог, ну норку еще, и все.
– Носи, заслужил с честью. Что в дружину вступать не хочешь – так вольному воля, а теперь посиди с нами, выпей за победу.
Надрался в этот вечер я славно.
Утром проснулся на чужой перине, в чужой комнате. Как я здесь оказался? Лежал я в одежде, только сняты оказались сапоги, что стояли у кровати, да рядом, на сундуке, лежала жалованная мне шуба. Голова раскалывалась, во рту было суше, чем в пустыне. Не рассчитал, да и то взять, у Лукича в трактире хлебное вино – почитай, самогон – пил, а здесь вино, от такого ерша быстро свалишься. Застонав, я кое-как обул сапоги и вышел в коридор, передо мной объявился холоп и проводил во вчерашний зал. Был он почти пуст, только несколько воинов, без кольчуг, опоясанные мечами, сидели за столом. Вид у всех был бледно-зеленый. Дружно меня поприветствовали, предложили горячий бараний шулюм и рассол. Я жадно присосался к кувшину, в голове начало проясняться. Шулюм оказался, на удивление, хорош – нежное мясо, наваристый бульон, в меру сдобрен солью и перцем. Наевшись, задумался: что делать – искать боярина, чтобы попрощаться? Неудобно уходить по-английски. Мои сомнения развеял холоп – боярина в доме нет, поехал разрушения в стенах осматривать вместе с воеводой, тебя велел до дома проводить. Выделенный холоп нес мою шубу, пока я с трудом ковылял к постоялому двору. Нельзя так пить, решил я, спьяну мог и наболтать невесть чего.
Игнат Лукич встретил восторженно. Слухи доходят быстро.
– Рад, наслышан ужо про шубу, – подошел, ощупал шубу, помял между пальцами. – Новая, из бобра, хорошая, долго носить будешь.
Прошло четыре дня, жизнь вошла в свою колею. Стены, кое-где порушенные татарами, подправили, торг шумел по-прежнему. Дела у Игната Лукича на лесопилке шли просто замечательно – артельщики приноровились, и теперь каждый день телеги с досками тянулись в город. В один из дней, возвращаясь от купца, к которому ходил по приглашению – лечить занедужившую жену, я встретил хозяйку бывшего «госпиталя». Поздоровались, постояли:
– Как звать-то тебя – в суматохе не спросил я тогда.
– Анастасия.
– Муж погиб у тебя? – смутно припомнил ее лицо на похоронах.
– На все воля Господня, – Анастасия перекрестилась.
– Детки-то есть?
– Есть один, Мишутка.
