Илья Варшавский - Тревожных симптомов нет (сборник)
— А чем вы занимались до того, как начали работать над своей симфонией? — возобновил я прерванный разговор.
— Участвовал в работе по созданию новых вкусовых ощущений.
Теперь я был достаточно благоразумен и не пытался приобщиться к этому новому достижению культуры далекого мира. С меня было вполне достаточно и запахов.
— Кто же в вашей Колыбели занимается более прозаическими делами? Ведь одними запахами и вкусовыми ощущениями жить не будешь. Нужны пища, транспорт, жилище, связь.
— Все это делают машины. У нас очень высокоразвитая техника.
— У вас есть думающие машины?
— Мы никогда не придавали своим машинам таких функций. Мысль навсегда останется привилегией человека. Машины осуществляют то, чего мы хотим. Любая машина была и навсегда останется усилителем того, что в нее вкладывает человек.
— Кто же у вас конструирует машины?
— Те, кто хочет. Я тоже этим занимался. Я представил себе машину, синтезирующую растения. Другие люди, интересовавшиеся этим вопросом, дополнили и немного видоизменили мою мысль.
— Значит, у вас существует и коллективное творчество?
— При решении серьезных проблем только коллективное. Наша способность вступать друг с другом в мысленное общение на расстоянии позволяет людям, интересующимся одним и тем же вопросом, объединять свою фантазию. Получается нечто вроде коллективного, объединенного мозга.
— Неужели вам не знакомо соревнование?
— Что такое соревнование? — спросил он.
— Соревнование — это стремление делать что–либо лучше, чем другие. Вот вы сочиняете музыку запахов. Совершенно естественно, что вы стремитесь при этом, чтобы ваша музыка была бы лучше музыки, сочиненной другими. Когда вы этого достигаете, то испытываете чувство удовлетворения.
— Вы хотите сказать, если бы я знал, что другие пишут музыку хуже, чем я, то это доставило бы мне удовольствие?
— Конечно.
— Я был бы от этого в отчаянии и не успокоился бы до тех пор, пока другие не стали бы выполнять свою работу не хуже меня.
— Но ведь есть области человеческой деятельности, где соревнование служит основой прогресса. Представьте себе, например, что могут дать спортивные игры без стремления победить. Вся основа спорта — это соревнование.
— Вы имеете в виду физические упражнения?
— Да.
— Мы им уделяем очень много внимания, но наши физические упражнения — это очень сложные танцы с участием большого количества людей, где все зависит от слаженности участников, а не от превосходства одних над другими. В нашей работе мы придерживаемся того же принципа.
Я взглянул на своего собеседника и поразился странной перемене, происшедшей в нем. Яркий румянец на щеках исчез. Кожа висела складками. Весь он напоминал воздушный шар, из которого выпускают газ. Я подумал, что так внезапно должны увядать создаваемые им синтетические цветы.
— Что с вами? — спросил я, подойдя к нему.
— Радиоактивный фон, — ответил он, тревожно озираясь по сторонам. — В Колыбели считают, что моя структура уже достаточно стабилизирована, и уменьшили мощность сигналов. Сейчас сигналы искажаются радиоактивным фоном вашей планеты. Боюсь, что это разрушит мою структуру. Произошла ошибка в расчетах. Мы недооценили интенсивность радиации земной атмосферы. Не могу понять, в чем дело. Сто лет тому назад я сам рассчитал уровень радиации в момент моего синтеза.
— Вы не учли последствий испытаний ядерного оружия, проводившихся в течение последних лет, — сказал я. — Они значительно повысили радиоактивность атмосферы.
— Ядерного оружия? — переспросил он. — Разве в биологическом комплексе вашей планеты есть дикие звери, борьба с которыми требует применения такого опасного средства истребления?
— Нет, — сказал я, с трудом подбирая слова, — на нашей планете дикие звери почти полностью уничтожены. Во всяком случае, для человечества они никакой опасности не представляют.
— Для чего тогда вам оружие?
Я молчал, испытывая острый стыд за свою Землю.
— Я не знал, что у вас такое положение, — сказал он задумчиво. — Вам необходима помощь. Я сейчас пошлю сообщение на Колыбель. Через сто лет моя мысль дойдет до моего оригинала, и немедленно будут приняты меры!
Он взял в руки свою шкатулку и застонал.
— Что случилось? — спросил я.
— Я распадаюсь, мое сообщение не дойдет до Колыбели. Страшно подумать о том, что вас ожидает!
Он таял у меня на глазах.
— Не беспокойтесь! — крикнул я исчезающему изображению своего старшего брата. — Человеческий разум восторжествует, все будет в порядке.
— Все будет в порядке, — произнес громкий голос у меня над головой. Розовощекий человек в белом халате, очень похожий на упитанного младенца, стоял около кровати, на которой я лежал.
— Все будет в порядке, — повторил он, вынимая из ушей наконечники стетоскопа, — сотрясение мозга и перелом ключицы. При таком резком торможении на мокром шоссе дело могло кончиться значительно хуже.
СЮЖЕТ ДЛЯ РОМАНА
Я был по–настоящему счастлив. Тот, кто пережил длительную и тяжелую болезнь и наконец почувствовал себя вновь здоровым, наверное, поймет мое состояние. Меня радовало все: и то, что мне не дали инвалидности, а предоставили на работе длительный отпуск для окончания диссертации, которую я начал писать задолго до болезни, и то, что впереди отдых в санатории, избавляющий от необходимости думать сейчас над этой диссертацией, и комфорт двухместного купе, и то, что моим попутчиком оказался симпатичный паренек, а не какая–нибудь капризная бабенка. Кроме того, меня провожала женщина, которую я горячо и искренне любил. Мне льстило, что она, такая красивая, не обращая внимания на восхищенные взгляды пассажиров, держит меня за руку, как девочка, боящаяся потерять в толпе отца.
— А вы далеко едете? — обратилась она к моему попутчику.
— До Кисловодска.
— Вот как? Значит, вместе до самого конца, — она пустила в ход свою улыбку, перед которой не мог устоять ни один мужчина. — Тогда у меня к вам просьба: присмотрите за моим… мужем, — она впервые за все время, что мы были с ней близки, употребила это слово, и меня поразило, как просто и естественно У нее оно прозвучало. — Он еще не вполне оправился от болезни, — добавила она.
— Не беспокойтесь! — он тоже улыбнулся. — Я ведь почти врач.
— Что значит «почти»?
— Значит, не Гиппократ и не Авиценна.
— Студент?
— Пожалуй… Вечный студент с дипломом врача.
Он вышел в коридор и деликатно прикрыл за собой дверь, чтобы не мешать нам.
— Вероятно, какой–нибудь аспирант, — шепнула она.
Я люблю уезжать днем. Люблю постепенно входить в ритм движения, присматриваться к попутчикам, раскладывать не торопясь вещи, обживать купе.
Все было так, как я люблю, к тому же, повторяю, я был вполне счастлив, но почему–то мною владело какое–то странное беспокойство, возбуждение. Я сам это чувствовал, но ничего не мог с собой поделать. Я то вскакивал и выходил в коридор, то, возвращаясь в купе, начинал без толку перебирать вещи в чемодане, то брался читать, но через минуту отбрасывал журнал, чтобы опять выйти в коридор.
Не знаю почему, но в дороге многие люди готовы открыть свои сокровенные тайны первому встречному. Может быть, это атавистическое чувство, сохранившееся еще с тех времен, когда любое путешествие таило опасности и каждый попутчик был другом и соратником, а может, просто дело в том, что у всякого человека существует потребность излить перед кем–то душу, и случайный знакомый, с которым ты наверняка никогда не встретишься, больше всего для этого подходит.
Между тем пришло время обедать, и мой сосед по купе предложил идти в вагон–ресторан.
Вот тут–то, за обедом, я начал без удержу болтать. Уже мы давно пообедали, официант демонстративно сменил скатерть на столике, а я все говорил и говорил.
Мой компаньон оказался идеальным слушателем. Вся его по–мальчишески угловатая фигура, зеленоватые глаза с выгоревшими ресницами, и даже руки, удивительно выразительные руки с тонкими длинными пальцами, казались олицетворением напряженного внимания. Он не задавал никаких вопросов, просто сидел и слушал.
В общем, я рассказал ему все, что было результатом долгих раздумий в бессонные ночи. О том, что в тридцать пять лет я почувствовал отвращение к своей профессии и понял, что мое истинное призвание — быть писателем, рассказал о пробах пера и о постигших неудачах, о новых замыслах и о том, что этот отдых в санатории должен многое решить. Либо я напишу задуманную повесть, либо навсегда оставлю всякие попытки. Я даже рассказал ему сюжет повести. Непонятно, отчего меня вдруг так прорвало. Ведь все это было моей тайной, которую я не поверял даже любимой женщине. Слишком много сомнений меня одолевало, чтобы посвящать ее в свои планы.
![Илья Варшавский - Сборник [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
