Джон Бойд - Опылители Эдема
— Вы говорите так, что это внушает ужас, доктор.
— Правильнее сказать, что это «смертельно серьезно», Фреда; но мы знаем о вас много ужасного, однако уверены, что сможем помочь. Теперь внимательно слушайте мои вопросы и думайте, прежде чем отвечать.
Приемы психоанализа доктора Кемпбелла представляли собой скрытое упражнение в диалектике. Он начал с простых вопросов, цель которых состояла в выявлении ее отношения к общественному положению: предпочла бы она быть хозяйкой дома или прислугой? Он соотносил свои вопросы о положении в обществе с отношением к свободе перемещения, в результате чего она приходила к определению свободы, как состояния, создаваемого тяготением к свободе. Задавая вопрос за вопросом, он заставил ее признать, что опылители в симбиозе растений и насекомых руководствуются не тяготением к свободе.
— Вот видите, — заявил он, — само собой очевидно, что ваши отношения с орхидеями Флоры были отношениями типа хозяин-раб. Не следует ли из этого, что вы были либо насекомым, либо рабыней?
Его приклеивание ярлыков вызвало в ней дьявольскую Гранта-Клейборга реакцию.
— Да, — согласилась она, — в том смысле, что отношение жена — муж есть отношение хозяйка — раб и что мужчины представляют собой инфраструктуры, созданные для поддержания самовоспроизводства.
После этого замечания его диалектика стала спотыкаться. Доктор Кемпбелл уклонялся от открытого обсуждения секса и не задавал никаких вопросов, затрагивающих святость брачных уз, логику моногамии, или касающихся способностей мужчин. И отвечая на его вопросы, и внимательно следя за тем, как он выкручивается из ее контрвопросов, она строила планы совершенно другого уровня.
Добиться освобождения из Хьюстона недостаточно; она должна вернуться на Флору к ее красным принцам и русобородому Моисею. Она нужна на Флоре по совершенно точно определенной причине: ей невозможно найти применение на Земле. Она — бесполезный винтик.
Возраст доктора Кемпбелла приближался к пятидесяти, к той стадии жизни, как понимала Фреда, когда мужчина ощущает приближение конца и одновременно осознает бесполезность любых начинаний, времени самоубийств и распутных излишеств. За педантизмом Кемпбелла она чувствовала мужчину, который предпочитает излишества, который страстно стремится взять жизнь на абордаж, но не имеет абордажных крюков.
— Ну, Фреда, — он посмотрел на часы, — следующие девять минут и сорок пять секунд разрешается посвятить неформальной беседе о том о сем.
Словно читая заупокойную вечерню Нового Психоанализа, он говорил о том, что записываемый на пленку сеанс окончен и что начинается разговор без записи, имеющий целью сблизить психоаналитика с пациенткой. Это может послужить ее целям, решила Фреда, если снабдить парня абордажными крюками и дать ему возможность ухватиться за одно-другое излишество.
— О благочестивый! — сказала она. — Теперь вы мой, только мой.
Он подавил улыбку и взглянул на часы.
— Да, я в вашем распоряжении девять с половиной минут.
— Вы так скрупулезно следите за временем, доктор. Слышите ли вы иногда легкокрылый фаэтон времени, спешащий за вами, и не чувствуете ли, что так много еще предстоит довести до конца, так много достойного любви необходимо...
— Я не фроммист, — напомнил он ей.
— Ну, что так много вопросов может остаться незаданными, что вам суждено умереть подобно больному орлу, глядящему в небо?
— Да, Фреда, надо мной тяготеет ощущение безотлагательности. Но главная трудность моего дела заключается в том, что я ни к чему не могу притронуться пальцем. Если бы я мог забраться внутрь черепа, расшевелить пару нейронов, перегруппировать несколько синапсов, так же как механик вынимает карбюратор из машины, чтобы почистить его.
Он в отчаянии всплеснул руками.
— Это и есть то, что называется «то есть, то нет». Однажды ко мне пришел мужчина, который слишком много курил. Я потратил три месяца на психоанализ, чтобы заставить его бросить курить. Но у него развился тик! Прошло два месяца, и тик сдался, но начались мигрени. Почти целый месяц я лечил его головную боль. Когда он встал вот с такой кушетки, у него не было и следа головных болей, у него не было тика и он не тянулся к сигарете. Фреда, он был ослепительно здоров. Он без меры источал мне комплименты, он долго тряс мою руку, он вышел из моего кабинета, прошел по коридору и, неблагодарный ублюдок, выпрыгнул из окна в переулок, пролетев сорок этажей. Шесть месяцев работы полетели ко всем чертям!
— Расслабьтесь, доктор, — сказала Фреда — Если бы он остался жить и продолжал курить, то мог бы умереть от рака легких. Кстати, как вас зовут?
— Джеймс, — ответил Кемпбелл и, понизив голос, почти украдкой добавил: — Мои друзья звали меня Джимми.
— Почему, Джимми, вы говорите «звали»?
— У меня больше нет друзей. Для моих пациентов я выступаю в образе отца, и любой неврастеник мечтает дать пинка пожилому человеку, чтобы тот катился ко всем чертям. Не для протокола — есть одна область, в которой вы совершенно нормальны. Вы желали обольстить вашего отца, но он был так влюблен в вашу мать.
— Он развелся с ней, Джимми.
— Я знаю. Она то ли запиралась от него на ключ, то ли хотела, чтобы он умер от переутомления. В вашем сознании ничего об этом не сохранилось. Именно тогда вы приобрели ваше либидо, и, детка, это такое приобретение, от которого невозможно избавиться! Насколько мне известно, вы первая женщина, которая занималась этим с цветами, и это первый случай космического сумасшествия, локализованного в первичной эрогенной зоне.
— Космическое сумасшествие!
— Только технически, — заметил он походя, — это не навязчивая идея. По определению, все, что не земное, является космическим. Если использовать непрофессиональную терминологию, вы — не шеекрутка.
Джимми был слишком напряжен, слишком взвинчен и все еще поглядывал на часы. Она задвигалась на кушетке и улыбнулась ему:
— Что-то вроде «сижу, как на иголках», а, Джимми?
Он улыбнулся. У него была красивая улыбка. Она сказала:
— Не могли бы вы прикурить для меня сигарету, Джимми?
Прикуривание сигареты должно помочь ему расслабиться, подумала она, но его рука тряслась так, что он едва ли сможет с этим справиться. Чтобы отвлечь его, она заметила:
— А знаете, не все мое либидо сосредоточено на Флоре.
Она говорила правду. Когда она мысленно перенесла образ красной орхидеи, разместив его вокруг лысеющей головы доктора, то обнаружила, что может ощущать потребности других людей так же, как это было на Флоре с орхидеями, и она смогла точно определить, в чем суть разочарований Кемпбелла. Он посвятил свою жизнь оказанию помощи другим людям, которые отплачивали ему неблагодарностью, и это поставило его в тупик. Внутри него плакал ребенок, и он — слишком чувствительный взрослый — испытывал неуверенность в себе, как в мужчине. Она как бы слышала голос Пола: «Направляй молодого своим опытом и помогай старому своей силой».
