Елена Грушко - Созвездие Видений
— Хм… Я ж им, гадам, приказывал сделать все как положено. Хорошо просил сделать. Ну никому доверять нельзя! Что за народ!
— Народ… Вон он, тот народ, который вы ругаете, село строит.
— Да. Хм… Строит. Конечно. Можно сказать, наши недостатки… там, где мы не дорабатывали… И все же, Егор Николаевич, я должен вам принципиально заметить: склады ты открыл напрасно.
— Не напрасно.
— А я говорю: на-прас-но!
— Ха, да как же я им не открою, раз на то пошло?
— А так. Так. Сказал бы, что ключей с собою нет.
— Как же я скажу, что ключей нет, если они у меня всегда с собою? На то я и кладовщик тут! И это в селе все знают преотлично.
— А им надо было сказать, что — нет. Пусть бы двери ломали. Пусть бы запалами замки рвали. А то, видишь ли, своими руками… Передал, можно сказать. Имей в виду, что этот факт может потом круто обернуться не в твою пользу.
— Это ж каким боком?
— Таким, что ты, Егор Николаевич, в трудный для нас момент пособничал им.
— Пособничал? Я? — И вдруг его опять прорвало: — Да, я им пособничал! В трудный для вас момент! Для вас! Пособничал! Помогал. Только мало помогал. Испугался. Испугался, дурак! Вас, может, больше всего и испугался. Я так и думал, что для вас это все, что там, там происходит, беда великая. — Егор Кузьминов кричал, уже не сдерживаясь и не стесняясь установившейся было в председательском кабинете тишины. — Вы тут как хотите. Сидите. Шепчитесь. А я туда, к ним пойду! Дальше пособничать.
— Нет, брат, погоди. Пойдет он… — бухгалтер Глухоченков ухватил Егора Кузьминова за рукав пиджака. — Ты, видать, плохо еще понял, что произошло. Но для тебя, лично для тебя, для тебя самое главное начнется потом. А именно: придется за все платить.
— Кому? Мне?
— Да, тебе. Не мне же.
— За что это мне платить придется?
— За все, что они там растащили. У меня лично зарплата маленькая. Так что, сам понимаешь, эти расходы я при всем желании покрыть не смогу. И не буду. Не буду, понял?!
— Да провались ты со своею зарплатой! — Егор Кузьминов выдернул из руки бухгалтера свой рукав, разгладил его дрожащей ладонью и сказал: — Мы вот тут сидим, как мыши. Мерекаем, куда звонить. Кого на помощь звать. Что делать. Как будто на нас злое племя какое напало. Да это ж отцы наши пришли! Радоваться надо! А вы… Эх! Мать-то вашу перемать! Я хоть не здешний, нету у меня там никого, да ведь всё равно душа трепещется. Ладно. Пойду я. Вам мои речи все равно не по душе. Не по душе и не по зубам. У нас ведь как: раз начальству не по душе, то и неправильно.
— Иди, иди, — стиснул зубы бухгалтер и подтолкнул Егора Кузьминова в бок. — Иди, ты ж им замки отмыкал. Они твое добро должны помнить. Иди.
— Чего ты толкаешься? Ты мне еще, бумажная твоя душа, толкни! Я тебя так толкну; что завьюжишься! — Егор Кузьминов постоял немного, угрюмо поглядывая на своих начальников, и вдруг сунул руку в карман и потянул оттуда что-то большое, растопыренное. — Нате! Заберите! И к чертовой матери их! Не хочу больше эти вериги носить. Назначайте кого хотите, а я больше не могу. Они мне не только карманы рвут, а и душу тоже. Я ж знаю, из-за чего вы переживаете больше всего. Вам теса жалко. Теса. Да кой-чего еще. Тес-то по документам нигде не проведен. И откуда вы его только приволокли… Плакал ваш тес. Так вам и надо.
Егор Кузьминов швырнул на стол увесистую, килограмма в полтора, связку ключей и ключиков: белых, с круглыми, как пистолетные стволики, отверстиями; и медных, плоских, коротких и длинных, с двойными бородками; и таких диковинных, каких, кажись, и не бывает вовсе. Связка грохнулась на стол с таким треском и клекотом, что сидевший ближе всех бухгалтер Глухоченков пригнул голову и оглянулся на окно.
Когда кладовщик ушел, грохая по коридору тяжелым шагом, предсовета Дорошенков спросил Кругова:
— Вадим Георгиевич, что ж делать-то будем?
— Телефон не работает, — ответил почти равнодушно Кругов. — Селектор тоже. Селектор сразу отказал. Первый раз такое. Телефон еще звонил, а селектор сразу…
— Может, проводок где отлип?
— А вам, Степан Петрович, должно быть стыдно! — вдруг без всякой видимой связи закричал на предсовета Кругов, и мальчишеская розовость исчезла с его лица, так что отчетливее стали видны скулы и потемневшие в гневе глаза.
— Да за что же мне-то, Вадим Георгиевич?
— За то! Вот за то! За то самое! — закричал, еще сильнее расходясь, Кругов и ткнул пальцем в окно, за которым невдалеке мелькали белые и пестрые платки женщин и обнаженные до пояса загорелые и младенчески-бледные тела мужчин. — Сколько раз вам на исполкомах говорилось, чтобы семьям погибших, особенно вдовам, нужно произвести полный ремонт жилья! Может, и теперь скажете, что впервые об этом слышите? Как тогда, помните, на бюро райкома, когда за зимовку отчитывались? Ловко вы меня подставили тогда. Что и говорить, правильно мне вас рекомендовали: опыт советской работы у вас большой. Считайте, что я это уже оценил.
— Не скажу, — со свистом пыхая ноздрями, заговорил предсовета. — Решения такие мы принимали. Не раз принимали. У нас же как: почти каждый год — одно и то же, одно и то же. Даже слова в тех решениях одинаковые, а только делов ни хрена нет. И ты мне, Вадим Георгиевич, правильно под нос ткнул. Но что же ты сам, такой хороший и заботливый, ни разу не поинтересовался лично, как у них, к примеру, с сенокосом на зиму или с дровами? А? Ты же прекрасно знаешь, какие куцые у нас, Советов, возможности. Знаешь, что денег нам дают с гулькин нос. Только и хватает, что колодцы по деревням подремонтировать да красной материи купить для лозунгов к праздникам. У нас даже флаг на сельсовете вылинял, может, видел, белым стал совсем. А я просил, я подходил к тебе не раз: Вадим Георгиевич, помоги транспортом, дровец старухам завезти надо, Вадим Георгиевич, тесу дай с пилорамы, шиферу хоть с пяток листиков… Что ты мне. отвечал? Что молчишь? А я помню, что ты говорил мне на мои просьбы. Да и ты помнишь. Ты говорил, что тес на ремонт фермы нужен. Ты говорил, что трактора колхозную землю пашут, что горючего в обрез. Ты говорил, что за это, вот за это… — теперь в окно тыкал пальцем предсовета Дорошенков. — Ты говорил, что за худые крыши с нас не спросят. А и спросят, то так, для проформы. А вот за срыв сева в райкоме тут же обоих взгреют но первое число. Ну? Может, ты этого ничего мне не говорил? А, Вадим Георгиевич? Решениями да постановлениями крыш не поправишь, и дров на этих полозах не привезёшь. Что молчишь? Ну, помолчи. Подумай. Да, а про какой это тес Кузьминов тут говорил?
— Это вас не касается.
— Извини, меня теперь все. касается.
— Ну, если и вправду все, — нехотя, усталым голосом заговорил Кругов, отвернувшись к окну, — то слушай следующее: было у нас несколько кубов. В запасе.
