Юрий Греков - Слышишь, Кричит сова !
Низко гнал Ярило по небу тучи сизые, вот-вот разверзнутся хляби небесные. А волк не велел по дождю в лес ходить. "Может, утишится Ярило к завтраму,- подумал с надеждой мальчик,- заутра и побегу..." Валун прогудел утробно: - К записи готов.
Волк начал скороговоркой: - Я - БРВ-одиннадцать. Раздел "фольклор". Подраз" дел "русалочьи песни". Запись прямая. По ком я хмелею, по ком шалела моя голова? Зверье от зимы и погонь ютилось ко мне горевать... Уже, моя живность. Ступай. Твоих я робею затей. Ступай. Уже когтем тупа. Добра и тепла не содей. О зверь! Мой двоюродный сын! Одна я крестилась толпой, гулена, у трав и осин... Меня же хотели такой: чур, волосы не ворошить!
- Чур - это бог домашнего очага,- вдруг прогудел валун.
Волк ошарашенно запнулся, разозлился, рыкнул: - А ты - лагун, набитый транзисторами! Бочка-комментатор - видано ль такое?
- Что? - удивился валyн.
- Ты - лагун, набитый транзисторами. Лагун - это бочка,- любезно пояснил волк.
Валун равнодушно прощелкал: - Регистрирую отклонение от программы записи.
- Регистрируй,- согласился волк и рявкнул: - пиши дальше: "чур, волосы не ворошить! Чур, заполночь не голодать! Как борется вам, кореши? Как воется вам в холода? Людскою монетой звеня, людской отираючи пот: "Боян! Я ж Мариной звана! А он не поет. Не поет..." Волк замолчал. Валун, немного подождав, спросил: - Все?
- Пой, Боян! Пий, Боян! - неожиданно сказал волк и, поразмыслив, добавил: -Пий - имя многих римских пап.
- Что-то с тобой не ладно,- встревоженно прощелкал валун.- Случилось что?
- И под серой шкурой может биться благородное сердце,- меланхолически протянул волк,- как утверждал один герой одного литературного произведения. Удивительная констатация!
- У тебя явно какие-то системы разладились. Или, может,информационные перегрузки? - еще больше встревожился валун,- Я должен сообщить в центр.
- Ябеда-доносчик, куриный извозчик,- сказал волк, - твою я ложь тебе назад бросаю, чертова железяка.
- Я всегда подозревал, что биороботы - система ненадежная,оскорбленно отозвался валун.
- И красик да обосел, и чернячок да обут! - насмешливо сказал волк.
Валун подключил блок-анализатор, порылся в третьей памяти, перевел: "и красавец да разут, и замарашка да обут" - и снова ничего не понял.
Мальчик сидел чуть поодаль, к перебранке волка с валуном не прислушиваясь. Выпорхнула из травы высокой птаха-перепелица и опять в траву, завозилась, зачирикала. "Вот бы Мокоша научил пташий говор понимать...подумал мальчик,- Марьицу научил ведь..." И встало перед глазами, как наяву - сидит Марьица Белка на лавке низенькой под окошечком, коса русая в руку, да до пят, кудель перебирает, поет тихонько:
Пыль туманит отдаленье,
Светит ратных ополченье,
Топот, ржание коней.
Трубный треск и стук мечей.
Поет, напевает, да вздохнет, глянет на него так жалостно отчего-то, что впору заплакать.
Волк у стены серой глыбиной, песни Белкины слушает.
Молчит, только, как допоет Марьица песню, просит; - Еще спой...
И поет Марьица:
Вот и месяц величавый
Встал над тихою дубравой
То из облака блеснет,
То за облако зайдет...
Снова птаха порхнула, мальчик потянулся, прислушался - говорит волк камню круглому слова знакомые: - Будь ты, дитятко ненаглядное, светлее солнушка ясного, милее дня вешнего, белее ярого воска, крепче камня горючего Алатыря...
"Заговор Марьицын",- легко вспомнилось. Как допела Марьица песню последнюю, поглядела на мальчонку, тихо волку сказала: - Есть у меня заговор верный для него, сиротинушки..!
- Что ж, это интересно,- отозвался волк.- Попробуй. - Взяла Марьица корчажку красную, налила воды чистой, травку пахучую бросила, подозвала мальчика, рушником шитым головенку покрыла и зашептала-запела над корчажкой с водицею: - А будь ты, мое дитятко, моим словом крепким - и в нощи и полунощи, в часу и получасье, в пути и дороженьке, во сне и наяву - укрыт от силы вражией, сбережен от смерти напрасныя, от беды, от горюшка, сохранен на воде от потопления, укрыт в огне от сгорения...
Помолчала Марьица, глазом блеснула, пригорюнилась.
Вскинулась вдруг, словно на подмогу силу кликнула: - А будь мое слово сильнее воды, выше горы, тяжелее золота, крепче горючего Алатыря. А кто вздумает моего дитятку обморочить и узорочить, тому скрыться за горы высокие, в бездны преисподние, в смолу кипучую, в жар палючий. А будут его чары ему не в чары, морочанье его не в морочанье, узорочанье его не в узорочанье...
И слова непонятные, а не страшно было - близко на душе, тепло, как в ясный день под солкушком. А Марьица потянулась, скриньку открыла, достала подпояску шитуювышиваную, сказал тихо-тихо, едва расслышал: - Матюшке твоей рукоделила... Тебе носить...
Пригревало солнушко, да вдруг холодком зябким пахнуло - вспомнилось: Косыря, подпояску-то как углядел, едва не взвился, темные речи повел, лес палить забыл...
Волк громко сказал: - Конец записи. Будь здоров, бочка!
"Камень бочкой зовет,- улыбнулся мальчик,- веселится", но тревога темная не ушла, залегла под сердцем, "Надо бы волку рассказать",- подумал. Волк тут же откликнулся: - Расскажи.
"Да как рассказать? - подумал мальчик,- как словами-то сказать, ничего-то ведь не было, только сердцем чувствую недобро какое-то".
- Словами не надо,- сказал волк.- Ты просто думай, я пойму...
- Дела невеселые,- помрачнел волк.- Обстоятельства непредвиденные...и вдруг, словно приняв решение, сказал сурово: - Если что случится, зови меня. Где б ты ни был.
Валун неожиданно сказал: - Вмешательство запрещено!
Волк рыкнул: - Мое право решать.
- Как же так? - в голосе валуна слышалось ехидство, не мог простить волку "бочку",- биору-десять ты вмешательство запретил, исходя из принципиальных соображений.
- Исходя, исходя,- передразнил волк.- Так вот, исходя из обстоятельств, я не только могу - я обязан нажать красную кнопку на твоем транзисторном пузе.
Валун обиженно умолк. А волк, обернувшись к мальчику, строго повторил: - Опасность весьма вероятна. Если что случится, тут же зови меня.
Дохнуло дымом, как песком в глаза сыпануло. Совсем недалеко, за стеной деревьев, затрещало, высоко над вершинами взметнулись снопами искры - один, другой, третий.
Мальчик сжался, притиснув к рту полу наброски, дышать стало чуть легче.
Волк медленно повернул голову, сказал негромко: - Потерпи, немного осталось...
Вчера и сном и духом не ведал он, что сулит вечер.
День миновал, как птицей пролетел. Солнышко к заходу уже клонилось, когда прибежал домой, с полным лукошком - Мокоша знатное место показал за буераком-водороиной...
- Где тебя носит? - дед смотрел пристально, но что-то непривычное почудилось во взгляде его.
