Александр Казанцев - Иномиры (сборник)
— Говорят, хирурги самые консервативные из врачей…
— И правильно! Они не могут использовать непроверенные домысли или гипотезы. Они режут по живому, а потому особенно ответственно относятся ко всякому новшеству. Наша наука тоже имеет дело с живыми понятиями, только она, добиваясь открытий, смотрит назад, на пройденное, сравнивая, проверяя, убеждаясь, что новое есть надежно забытое старое. Говорят, наука консервативна. Она не может и не должна быть иной. Вот почему я так неодобрительно отнесся к памятной вам конференции криптозоологов в Петергофе. Они договорились тогда, если помните, до того, что леший и есть антропоидный гоминоид! И даже искали его в Ленинградской области.
— И ведь, кажется, нашли?
— Да. Экземпляр был доставлен к нам сюда. С него мы начинали свою деятельность… Тогда же я привозил сюда одного талантливого «иллюзиониста», намекающего на существование параллельных миров, откуда и он, и антропоидный гоминоид якобы к нам явились.
— И что же? — спросил я, отлично зная их судьбу.
— Увы, мы утратили обоих… Пращуру удалось бежать, а моему протеже, которого я хотел спасти от пребывания в сумасшедшем доме, уготовлена была не сладкая участь. В мое отсутствие его забрали органы…
— И больше вы не пытались заполучить для исследований экзотерических животных?
— Что вы! Моему помощнику повезло. Но распорядился он своей удачей не совсем удачно. Перестраховался. Боясь, что добыча ускользнет, предпочел получить ее не живой, а мертвой. Но все равно исследование позволило сделать немало сенсационных научных выводов.
— В чем же повезло вашему помощнику?
— Он считает, что ему и теперь на редкость везет. После первых же публикаций о гоминоиде его пригласили в Штаты, в один из провинциальных университетов. Он сейчас там и едва ли вернется на родину, — вздохнул академик. — Вот таково новое научное поколение. Наука у нас пока не в чести, а им подавай и блага, и почести.
— И он даже никак не связан с вами?
— Нет, почему же? Мы ему еще нужны, нашему уважаемому профессору Сафронову. Вы как раз застали меня за изучением материалов исследования гоминоида. Вот это. — И академик похлопал рукой по обычной канцелярской папке. — Признаться, мне жаль с нею расставаться. Надо бы снять ксерокопию, да негде… Стыдно признаться! На журналы денег нет!
— Я могу вам помочь, если вы доверите мне.
— Ну что вы, право! Даже неловко затруднять писателя, литератора… Хотя у вас, должно быть, налажено ксерокопирование. Хоть не печатают, а пишете. Не так ли? Зато у нас!… Знаете, я с ужасом смотрю, как нужды науки все отодвигаются и отодвигаются куда-то в «чулан»…
— Не могу не пожаловаться на положение и в литературе.
— В самом деле? В трудное время мы живем. Приходиться не пренебрегать ничьей помощью. Так вы это сделаете для науки, голубчик?
— С большой охотой, Николай Николаевич.
— Тогда возьмите. Тут все подшито с аккуратностью педанта, которой отличается профессор Сафронов. Кстати, профессорское звание он успел получить здесь. Пусть вас не смущают, казалось бы, посторонние бумажки, письма, квитанции и тому подобное. Для него все имело значение.
Я взял из рук академика папку, обещая вернуть ее через несколько дней, договорясь о ксерокопировании в Литфонде.
— Премного буду благодарен. И в знак этой благодарности покажу один экспонат. Сафронов уже торгует им в Штатах. Но не знаю, пойду ли я на такую коммерцию. На мой взгляд, наука и коммерция не уживаются.
— А как же с экспедицией за снежным человеком? Вы не намереваетесь организовать ее?
— Разве что продадим то, что я вам сейчас покажу. Денег-то на экспедицию взять неоткуда, а их ныне нужно уйму. Почта с ума сходит, не говоря уж о транспорте. А гостиницы, снаряжение, проводники!… Да что там говорить! О продуктах подумать страшно.
Мы шли с Николаем Николаевичем по институтскому коридору, направляясь к выходу в сад.
— Вон, не изволите ли взглянуть? Как в лучших ресторанах царской России! Купцов там встречало чучело медведя, тем большее, чем дороже ресторан. А у нас…
Я увидел на верхней ступеньке лестницы, ведущей из сада в подъезд, огромное мохнатое чудовище, напоминающее человеческую фигуру.
— Это он? — спросил я, чувствуя, что у меня перехватывает дыхание.
Академик кивнул, подошел к экспонату и оказался вдвое ниже его.
— Я провожу вас до калитки, — говорил Николай Николаевич, сворачивая с аллеи в сторону.
— Моя машина ждет вас и доставит до станции. Вы уж извините, что не до города. Бензин нынче кусается, как динозавр. Я уж и то за свой счет машину заправляю. Не я, конечно, шоферу приходится в очередях выстаивать.
Я простился с радушным ученым, успев пару раз оглянуться на мохнатого гиганта с человеческим, заросшим шерстью лицом. Я знал его имя, но не признался в этом академику и подумал:
«Неужели Мохнатик окажет, подобно седому вожаку своего племени, еще одну, посмертную, услугу бедной Оле? Проданный американцам, не поможет ли он организовать охоту за своим собратом, которого Оле так хочется уговорить!…»
Еще сидя в машине, чтобы отвлечь себя от горестных мыслей, связанных с Олей, я раскрыл папку, взятую для ксерокопирования. В ней было множество диаграмм, фотографий, схем, но начиналась подшивка с небольшого письма. Я невольно пробежал его строки глазами, опасаясь, что оно имеет личный характер. Но зачем в таком случае оно подшито в эту папку вместе с материалами исследований?
«Уважаемый профессор!
Держу свое слово и хочу помочь Вам в Вашей научной деятельности. Вы можете увидеть интересующее Вас в научном плане редкое животное в день ближайшего полнолуния на лесной поляне с пятью березами, растущими из одного корня, недалеко от… (Дальше шло название станции пригородной электрички.)
С глубоким уважением Е.Г.
P.S. Делаю это не столько ради Вас, сколько ради спасения собственной сестры».
Я захлопнул папку…
Часть четвертая
СЛОИ ВРЕМЕНИ
В тиши один. Свечи моей мерцает пламя.
Не зря в нем вижу Времени слои.
Повернута чудесной силой моя память.
Что будет, помню, словно дни свои.
Нострадамус, Центурии (1,1),
перевод со старофранцузского
Наза Веца, историка неомира
Глава 1
ГАЛЛЮЦИНАЦИИ
Мир призрачный и мир реальный!
Где грань меж ними мне найти?
Весна ЗакатоваДачный сад Грачевых в этот вечер казался Ксении Петровне странным, будто залитым не вечерним солнцем, а мертвенно сумеречным светом. Просеянные сквозь полупрозрачные облака лучи не золотили листву, а превращали ее в серебристую, как в лунную ночь. И это днем!… И оттого все казалось призрачным вокруг.
