Клиффорд Саймак - Всякая плоть - трава
- Я и сам не вполне понимаю. Видимо, только через нашу Землю они могут двигаться дальше, в другие миры. Похоже, что все эти смежные миры расположены в определенном порядке и надо идти подряд, перескакивать нельзя. Честно признаюсь, вся эта премудрость мне не по зубам. Сейчас можно сделать только одно: согласиться вести с ними переговоры.
- Кроме общего предложения вступить в переговоры, вам не известны какие-либо конкретные условия?
- Нет. Может, какие-то условия и существуют. Но я их не знаю.
- Однако сейчас у вас есть... ну, скажем, советник. Нельзя ли задать вопрос непосредственно этому вашему мистеру Смиту?
- Вопрос? - встрепенулся Смит. - Принимаю ваш вопрос!
Он явно обрадовался, что и на него обратили внимание. Не без опаски я передал ему микрофон.
- Говорите прямо в эту штуку, - предупредил я его.
- Знаю. Я наблюдал.
- Вы отлично владеете нашим языком, - сказал ему корреспондент "Вашингтон пост".
- Немножко. Механизм учил меня.
- Можете вы что-нибудь прибавить относительно особых условий?
- Не ухватываю, - сказал Смит.
- Есть ли какие-то условия, на которых вы и все народы других миров будете настаивать, прежде чем прийти к соглашению с нами?
- Единственно только одно.
- Какое же?
- Проливаю свет. У вас есть явление, называется война. Очень плохо, конечно, но можно исправить. Рано или поздно народы вырастают из детства и перестают играть войной.
Он помолчал, обвел всех взглядом. Журналисты молча ждали. Наконец кто-то - не корреспондент "Вашингтон пост" - сказал:
- Да, конечно, в войне хорошего мало, но при чем тут...
- Сейчас отвечаю, - сказал Смит. - У вас очень много расщепительного... не отыскиваю слово...
- Расщепляющихся материалов, - подсказал кто-то.
- Совсем верно. Расщепляющиеся материалы. У вас их много. Так один раз было в одном другом мире. Когда мы пришли, уже ничего не осталось.
Никого живого. Нигде совсем ничего. Было так печально. Всякая жизнь погублена и кончена. Мы опять устроили там жизнь, но об этом так печально думать. Не должно случиться здесь. Значит, мы необходимо настаиваем: такие расщепляющиеся материалы разделить далеко, в разных местах, в каждом месте немножко.
- Э, постойте-ка! - закричал кто-то из репортеров. - Вы требуете разделить расщепляющиеся материалы. Как я понимаю, вы хотите, чтобы мы рассредоточили запасы, разобрали бомбы и чтобы в одном месте могло храниться лишь самое ничтожное количество. Чтобы нельзя было собрать никакой бомбы, так, что ли?
- Вы очень скоро понимаете, - сказал Смит.
- А откуда вы узнаете, что материалы и вправду рассредоточены? Может, какое-нибудь государство скажет, что оно выполнило ваше условие, а на самом деле все останется, как было? Почем знать? Как вы это проверите?
- Будем наблюдать.
- У вас есть способ как-то обнаружить расщепляющиеся материалы?
- Так, совсем правильно, - подтвердил Смит.
- Ну, даже если вы будете знать... скажем так: вы обнаружили, что где-то остались большие количества, не рассредоточенные... и как вы поступите?
- Распустим их в воздух, - скамью Смит. - Очень громко обезвредим.
- Но...
- Мы назначаем окончательное время. Непременно в такой день все запасы разделить. Пришел такой день, и в некотором месте запасы все равно есть, тогда они авто... авто...
- ...автоматически.
- Спасибо, очень добрый. Это самое слово, никак не мог достать. Они автоматически взрываются в воздух.
Настила неловкое молчание. Я понимал, репортеры гадают: может, их провели, разыграли? Может, они просто попались на удочку ловкого мошенника в каком-то дурацком жилете?
- Уже наш механизм совсем точно показывает, где есть все запасы, небрежно заметил Смит.
- Ах, черт меня подери! - охрипшим от волнения голосом выкрикнул кто-то. - Та летучая машинка времени!
И тут они как с цепи сорвались - наперегонки бросились к своим машинам. Никто нам больше слова не сказал, никто и не подумал с нами попрощаться: они спешили сообщить миру новость.
Ну, вот и все, подумал я с горечью. Я был точно выжатый лимон.
Теперь пришельцы вольны нагрянуть к нам, когда им вздумается и как вздумается, человечество будет в восторге. Они не могли бы найти лучшего способа добиться своего - никакие доводы, уговоры, никакие посулы и приманки не принесли бы им такого быстрого и верного успеха. Эта новость вызовет бурю ликования во всем мире, миллионы людей потребуют, чтобы их правительства немедля согласились на это единственное выставленное пришельцами условие, и никто не станет слушать никаких здравых и трезвых советов.
Любое соглашение между нами и пришельцами, если это не пустые слова, а договор, который можно осуществить на деле, непременно должно бы строиться на практической, реальной основе, чтобы было какое-то равновесие и возможность проверки. Каждая сторона обязуется внести свой вклад - и твердо знает, что, нарушив обязательства, неминуемо должна будет понести определенное наказание. А теперь конец всякому равновесию и всякой проверке, дорога пришельцам открыта. Они предложили то единственное, чего жаждали народы - не правительства, а именно народы, во всяком случае, верили, что жаждут этого превыше всего на свете - и, конечно, будут этого требовать, и ничем их не остановишь.
И все это обман. Меня обманом заставили пронести на Землю ту машинку, меня прижали к стене, так что поневоле пришлось просить о помощи, - и помощь явилась в лице этого самого Смита, по крайней мере он в ней участвует. И его сообщение о единственном условии пришельцев тоже едва ли не обман. Все это старо, как мир. Люди ли, пришельцы ли - все одинаковы.
Если чего захочется позарез - добывают правдами и неправдами, не стесняются, тут уж все средства хороши.
Где нам с ними тягаться. Они с самого начала умели нас перехитрить, а теперь мы и вовсе выпустили вожжи из рук, и на этом Земле - крышка.
Смит удивленно смотрит вслед убегающим репортерам.
- Что такое?
Будто не понимает. Ох, свернуть бы ему шею...
- Идем, - сказал я. - Отведу вас в муниципалитет. Ваш приятель сейчас там лечит людей.
- Но почему так бегут? Почему так кричат? Какая причина?
- Еще спрашивает! - сказал я. - Вы же сами заварили эту кашу.
23
Я вернулся домой - и застал там Нэнси, она ждала меня, сидя на крыльце. Она вся сжалась, затаилась, одна против всего мира. Я увидал её издали и ускорил шаг, никогда в жизни я так ей не радовался. Во мне все смешалось: и радость, и смирение, и такая нахлынула безмерная, ещё ни разу не испытанная нежность, что я едва не задохнулся.
Бедная девочка! Нелегко ей. Дня не прошло, как она вернулась домой, и вдруг в её родном доме, в том Милвилле, какой она помнила и любила, все полетело в тартарары.
