Игорь Колосов - Идущий
— Дальше? Где ещё дом с больными? Что поближе к воротам? Вот туда и направимся.
Пауза. Гурин не отводил взгляда. Флеку это не понравилось.
— Потом дальше, к следующему дому, — пробормотал он. — И снова дальше. У тебя есть другое предложение?
— Мальчик выдохся. Вряд ли у него хватит сил на следующий дом. Если только дать ему возможность оклематься.
— У нас почти десять таких домов, — заметил Флек.
Гурин покачал головой.
— Он не выдержит. Ему слишком тяжело.
— Придёться выдержать. Пока в Городе есть хоть один поражённый болезнью без названия. У нас нет выбора, Гурин. Иначе будет поздно. Мы должны сделать это даже ценой его жизни. Иначе возьмут наши жизни.
На этот раз Гурин ничего не ответил. Бессмысленно. Не он отдаёт приказы. Однако мнение его осталось прежним — больше мальчик ничего не сделает. В крайнем случае, ещё один больной, и всё. Не десять, это уж точно. Но ведь можно как–то усилить карантин, усилить до зверства, которого не знал Город, и одновременно дать мальчишке возможность самому рассчитывать свои возможности. Тогда, быть может, появится шанс. Но этого не будет. Гурин понимал, не Флек тому виной, он лишь правая рука Правителя.
Гурин оглянулся. Мальчик сидел, привалившись к кровати, глаза то открывались, то закрывались, губы шевелились. Казалось, он хочет что–то сказать. Судя по тому, что, щурясь, он как будто искал кого–нибудь поблизости, этим человеком мог быть даже Гурин.
Гвардеец поколебался и шагнул за порог. Теперь, после того, как мальчик, наверное, спас женщину, Гурин уже не так опасался этого дома и верил, что болезнь без названия обойдёт его стороной. Похоже, она вообще изгнана из этого дома.
Снаружи раздался стук копыт — прискакал Нелч, потный, раскрасневшийся. Следом на взмыленной лошади появился Шрам. Нелч спрыгнул с коня, хотел что–то сказать, но Флек жестом приказал ему пройти в дом и отвернулся. Трясясь, то ли после скачки, то ли от страха перед болезнью, Нелч переступил порог. Гурин не обратил на него внимания, он разглядывал мальчика, слегка пригнувшись.
— И поторопись, Нелч, — послышался снаружи голос Флека.
Пыхтя, Нелч принялся колдовать над женщиной. Она как будто спала. Это хороший признак — идя на поправку, люди обычно засыпают. Правда, неизвестно, как обстоит дело в случае с болезнью без названия.
Гурин по–прежнему следил за мальчиком. Тот что–то пробормотал.
Нелч, потратив минут пять, выпрямился, отступил на дрожащих ногах, неверяще глядя на женщину. Она действительно спала.
— И что же? — Флек стоял на пороге.
Нелч оглянулся, перевел взгляд на женщину, снова оглянулся на Флека.
— Кажется, она… Признаков болезни без названия… нет. Она… Она… — Нелч не договорил, сказать слово «выздоровела» после всего, что происходило, было не в его силах.
Флек вошёл в дом. Он также поразился, но слова Нелча вряд ли были ошибкой. Кроме того, и Флек осознал это лишь сейчас, в глубине души он верил, что будет именно так.
— Отлично, Нелч, — прошептал он. — Я тобой доволен.
Казалось, это Нелч вылечил женщину, не мальчик.
Гурин обернулся к мужчинам.
— Он что–то хочет сказать.
Флек чуть улыбнулся.
— Позже мы его выслушаем. Сейчас, Гурин, бери его, и поехали в другое место.
5Он был измотан, как никогда прежде. Несмотря на это ему требовался отдых менее длительный, чем раньше. В первую очередь это связано с длительным перерывом. Если бы подобное ожидало мальчика сразу после Антонии, ситуация стала бы иной.
Если бы такого больного Дини лечил в самом начале своего пути, мальчик рисковал бы вообще не выжить.
Как обычно, сознание растворилось в том, что он делал, и это напоминало его потерю. Когда всё возвратилось, Дини догадался, что прошло не много времени. Может, четверть часа. Может, полчаса. Во всяком случае, он не попал в следующий день, проспав предыдущий. Телом завладела слабость, и вместе с тем радостное, полное счастья ощущение, что у него получилось. Получилось отвоевать человеческую жизнь, отвоевать у врага более страшного, чем всё вместе взятое, что он встречал на пути до этого. Картинка в сознании вспыхнула внезапно, как бывает, когда сон, приснившийся ночью и забытый, явил себя в свете дня.
Эта картинка вызвала у мальчика шок. Именно шок на короткий момент растормошил ребёнка, заставил его побороть сонливое оцепенение, заставил его пытаться что–то сказать людям, которые, судя по теплу, находились поблизости. Мальчик видел картинку всего секунду, но секунда показалась часом, длившимся, будто пытка. И её оказалось достаточно, чтобы понять значение увиденного.
Женщина, которую он только что вылечил, не являлась разносчиком болезни без названия, эта напасть вообще не распространялась, как эпидемия. Не играли никакой роли ни физические контакты, ни продукты или вода, ни нахождение рядом с больным в замкнутом помещении. То есть всё это облегчало болезни без названия её чёрное дело, и любой лекарь заметил бы именно такое воздействие. Однако оно являлось чем–то вроде не самых важных вершков. Будь болезнь без названия разумным существом, обладающим физическим телом, подобное поверхностное воздействие можно было назвать приманкой, обходным маневром, отвлекающим внимание.
Реальная картина выглядела совсем по–другому.
Дини увидел болезнь без названия в виде сетчатой системы, горизонтальной, зарытой в землю. Не очень глубоко, два–три локтя. Сетка состояла из чего–то белого и тонкого, на вид что–то среднее между натянутыми личинками червей и ростками, что появляются из залежавшейся картошки. Болезнь без названия поражала, прежде всего, поверхностный слой земли. Дини не видел, откуда она появилась, но распространялась она монотонно и неумолимо. И от неё кверху тянулись отростки–щупальца. Именно они… тянулись к людям. Они не были слишком многочисленными, но мальчик чувствовал, болезнь без названия, будто разумная тварь, норовящая схватить свою жертву наверняка, не торопится, в первую очередь распространяясь на юг, к другим городам. Немного времени — и к поверхности одновременно потянутся тысячи, десятки тысяч таких ростков. Они потянутся к людям, как москиты летят на тепло, и уйти от них не будет возможности. Не спасутся даже те, кто уединится в замках, глухом лесу, в одинокой вырытой землянке посреди девственного поля, где не пролегает ни одна тропа. Никто не спасётся, хотя, бесспорно дольше протянут те, кто уединится. Дини не мог сказать, сколько пройдёт времени, пока не исчезнет последний человек. Возможно, годы, но, может быть, и месяцы. Но что значили какие–то годы, если болезнь без названия всё равно выкосит людей под корень?
