Тэд Уильямс - Город золотых теней
— Это замкнутая петля, мать ее так. Они даже на звонки не отвечают.
— Не понимаю. — Ксаббу посмотрел на экран, потом на Рени. — Что это?
Вымотанная, хотя не было еще и десяти утра, издерганная постоянным напряжением Рени объяснила: в больнице введен расширенный карантин. На половине рассказа она сообразила, что он еще ничего не знает о Мартине Дерубен, и все пришлось рассказывать сначала.
— Думаете, этой женщине можно доверять? — спросил бушмен, когда она закончила.
— Не знаю. Наверное. Надеюсь. У меня уже кончаются новые идеи, не говоря уже о силах. Можешь посидеть здесь — она позвонит во время перерыва. Потом скажешь, что ты думаешь.
Он неторопливо кивнул.
— Какие сведения она передала вам до сих пор?
Рени уже заглушила повторяющееся сообщение из госпиталя; теперь она разорвала связь совершенно и вывела на экран файлы по Атаско.
— Смотри сам. Боливар Атаско, антрополог и археолог. Очень известен. Богат как черт, это у него семейное. В последние годы более или менее на пенсии, хотя порой еще пишет научные статьи. Имеет дома в пяти различных странах, но Южной Африки среди них нет. При чем тут Стивен — ума не приложу.
— Может, связи и нет. Быть может, она в самой книге, какая-то идея, которую доктор Ван Блик хотела вам подсказать.
— Может быть. Мартина тоже ищет что-то в этом роде. Может, и найдет.
— А что с той второй вещью — той, что вы нашли перед смертью доктора?
Рени устало помотала головой. Трудно было думать о чем-то, кроме Стивена, все отдаляющегося, замурованного в госпитале, как муха в янтаре.
— О чем ты?
— Вы сказали «скворечник». Все ссылки на этого Сингха или Синего Пса Анахорета вели к «скворечнику». Но вы так и не рассказали, что это такое.
— Если бы ты меньше учился, а больше трепался с другими студентами, сам бы узнал. — Рени закрыла файлы Атаско. Голова начинала мучительно болеть, и разглядывать мелкие буквы она уже не могла. — Это такая легенда в мире ВР. Почти миф, только он существует на самом деле.
Улыбка Ксаббу вышла горькой.
— Разве все мифы — ложь?
Рени сморщилась, осознав ошибку.
— Я не имела в виду это. Прости. День уже испорчен, а он едва начался. Кроме того, я не специалист по религии, Ксаббу.
— Вы меня не оскорбили, и я не хотел волновать вас. — Он погладил ее по руке — легко, точно кисточкой или птичьим крылом. — Но я часто думаю, что людям кажется, будто настоящее — это то, что можно измерить, а того, чего измерить нельзя, нет вовсе. И оттого что я изучаю науки, это становится еще печальнее — люди считают науку «истиной», хотя сама наука утверждает, что мы можем лишь устанавливать взаимосвязь вещей, не больше. Но если это так — чем один способ показать эту связь лучше другого? Разве английский хуже коса или моего родного языка оттого, что не может выразить все, что способны выразить они?
Рени что-то тяготило — не слова друга, а скорее растущая неспособность понять хоть что-нибудь . Слова, числа, факты, инструменты, которыми она исследовала мир, словно затупились разом.
— Ксаббу, у меня болит голова, и я волнуюсь за Стивена. Честно сказать, дискуссии о науке и религии со мной сейчас не получится.
— Я понимаю, — ответил бушмен, глядя, как она вытаскивает и сглатывает всухую таблетку болеутолителя. — Вы выглядите несчастной, Рени. Это из-за карантина?
— Нет, Господи, из-за всего! Мы по-прежнему понятия не имеем, как вернуть брата, а поиски становятся чем дальше, тем сложнее. Если бы это был детектив, у нас имелись бы труп, пятна крови и следы в саду — определенно убийство, и есть улики. А тут просто мелкие странности, обрывки информации, которые, может быть, что-то значат. Чем больше я думаю, тем меньше вижу смысла. — Рени сжала виски руками. — Вроде как сотню раз повторишь одно и то же слово, и оно теряет свое значение. Просто набор звуков. Вот и со мной так.
Ксаббу поджал губы.
— Я имел в виду нечто подобное, когда говорил, что больше не слышу солнца. — Он оглядел кабинет. — Быть может, вы слишком долго сидите взаперти — это плохо влияет на человека. Вы ведь сказали, что пришли рано.
Она пожала плечами.
— Хотела тишины. В убежище постоянно кто-то рядом.
Улыбка Ксаббу стала бесовской.
— Почти как у меня в квартире. Хозяйка сегодня утром смотрела, как я ем. Очень внимательно, искоса. По-моему, она до сих пор не видела никого похожего на меня и не до конца уверена, что я человек. Поэтому я сказал, что еда вкусная, но я предпочитаю человечину.
— Ксаббу! Нет!
Бушмен зашелся от смеха.
— А потом успокоил ее, сообщив, что мой народ ест только плоть убитых врагов. Она тут же предложила мне еще риса — в первый раз за все время. Думаю, теперь она позаботится, чтобы я не голодал.
— Я не уверена, что город хорошо на тебя влияет.
Ксаббу ухмыльнулся, явно довольный, что немного развеял ее хандру.
— Только отгородившись от своего прошлого, люди могут убедить себя, что у «примитивных» народов нет чувства юмора. В семье моего отца, которой приходилось кочевать по пустыне Калахари, чтобы найти воду и пищу, обожали шутки и розыгрыши. Наш Дед Богомол любит подсмеиваться над другими и часто побеждает своих врагов смехом, когда сил ему недостает.
Рени кивнула.
— Большинство белых поселенцев так же относилось к моему народу — будто мы или благородные дикари, или грязные живтоные. Но только не обычные люди, которые любят пошутить.
— Смеются все народы. Если нас сменит иная раса, как мы сменили Перворожденных, то и у нее, думаю, будет чувство юмора.
— Да уж хорошо бы, — кисло отозвалась Рени. Минутное облегчение спало. Она вытащила еще таблетку и проглотила. — Тогда, может, они простят нас за все то, что мы натворили.
Ее друг внимательно поглядел на нее.
— Рени, почему бы нам не вынести ваш пульт на улицу и не подождать звонка от Мартины там? Разве это менее безопасно?
— Можно, только зачем?
— Думаю, вы слишком долго просидели в четырех стенах. На что бы ни походили ваши города, мы все же не термиты. Нам нужно видеть небо.
Рени хотела заспорить, но потом поняла, что спорить ей неохота.
— Ладно. Встретимся в обеденный перерыв. Я ведь еще не рассказала тебе о Скворечнике.
На холмике не росло ничего, кроме редковатой травы да одинокой акации, в тени которой они прятались от палящего полуденного солнца. Ветра не было, и над Дурбаном стояла желтая мгла.
— Скворечник — это наследство первых лет сети, — говорила Рени. — Старомодное место, где действуют собственные правила. Во всяком случае так говорят — люди, имеющие туда доступ, редко об этом распространяются, так что сведения полнятся слухами и разбавляются выдумками.
