Ник Перумов - Череп на рукаве
Я заметил, что на меня начинают коситься. Само собой – здоровый молодой парень, а без трёхцветной повязки. Что, он, значит, вроде как не с нами?..
Я поспешил убраться с центральных улиц.
...Ночь я встретил за городом. У меня хватало денег, имперских марок, однако первые же наблюдения около магазинов Нового Севастополя дали мне понять, что использовать это богатство тут нельзя. Госпожа Дариана Дарк успела ввести в обращение новую валюту.
Ну что ж, не станем искушать судьбу.
Я шагал и шагал. Остров, на котором стоит Новый Севастополь, относительно невелик: на хорошей машине за два дня замкнёшь круг по Прибрежному шоссе. Чуть в глубине от берега, в лесистых предгорьях, стоял наш дом. Час скоростной магистралью до столицы. Мама никогда не любила «шум большого города», многие богатые люди селились далеко за пределами Нового Севастополя. Я знал почти наверняка, что отец сейчас там.
Девяносто километров по родным местам, где знаешь каждую тропку – пустяк для тренированного человека. Я одолел это расстояние за три дня. Шел ровным, сберегающим силы шагом. Не надрывался. На четвёртый день, к вечеру (это была по местному календарю пятница) – я вышел к ограде нашей усадьбы.
Я не был тут больше двух лет. На первый взгляд – ничего не изменилось. Ухоженные газоны и альпийские горки, ровные, посыпанные жёлтым песком дорожки. Причудливые башенки и эркеры, крытые террасы – даже громадный самовар, вокруг которого собиралась вся семья в прежние счастливые времена, всё так же сверкал в лучах заходящего светила начищенными до нестерпимого блеска крутыми медными боками
Я долго стоял, притаившись в тени кустов сирени. По усадьбе лениво бродили псы. Я узнал почти всех – за исключением одного, совсем ещё молодого. Время от времени собаки косились в мою сторону, но, само собой, не подавали голоса – ведь я же был хозяином.
Стемнело. Ночи на Новом Крыму всегда ласковые и теплые, с недальнего моря тянет лёгким ветерком, издалека доносятся гудки громадных контейнеровозов, швартующихся в порту. Они подошли от дальних островов, привезли мороженых и живых ползунов – раз на планету до сих пор ходят «лайбы», они должны и что-то увозить обратно. Полагаю, мой одноглазый знакомый делает сейчас неплохие деньги на контрабандных ползунах, а в лучших ресторана Берлина невозмутимые метрдотели хладнокровно отвечают завсегдатаям, высокопоставленным имперским чиновникам и придворной аристократии, что у них ничего никогда не переводится, несмотря ни на какие неожиданности.
В окнах дома не зажигался свет.
Я взглянул на часы. Пора.
...Псы радостно бросились ко мне. Завизжали, крутясь у ног и норовя лизнуть в лицо. Я позволил им это – никогда не понимал, почему люди брезгуют. Для преданного тебе существа – это едва ли не единственный способ выразить свою бессловесную любовь
Дверь не заперта. Я одним духом взлетел на второй этаж, стараясь не смотреть по сторонам – слишком много воспоминаний бы нахлынуло тотчас.
В кабинете отца окна были плотно зашторены.
– Здравствуй, – сказал я, входя.
Он повернулся. Отец ждал меня в большом своём вращающемся кресле, как всегда, словно ничего не случилось.
– Здравствуй, сын, – негромко ответил он. Щелчок, вспыхнула старомодная настольная лампа, и только сейчас я увидел, как постарел за эти два года отец. Когда я уходил, он вполне мог бы сойти за моего старшего брата; сейчас, сорокасемилетний, он выглядел на все шестьдесят. – Добро пожаловать домой. Садись. Поешь? На голодный желудок говорить не пристало.
– Папа...
– Я догадывался, – печально сказал он. Потянулся в ящик, достал старую трубку, табакерку, принялся набивать, словно священнодействуя. – Тебя таки раскрыли. Попытались перевербовать. Думаю, ты согласился. Тебя послали на Новый Крым, для вида объявив дезертиром. Я прав, сын?
– Почти, папа.
– В чём же я ошибся? – Щёлкнула древняя зажигалка, сделанная из гильзы двадцатитрёхмиллиметрового снаряда авиапушки.
– Меня не раскрыли. Это личная инициатива Валленштейна.
Брови отца поползли вверх.
– Ты меня удивил, сын. Наверное, второй раз в жизни.
– А первый когда же?
– Когда ты согласился с моей идеей. И написал сценарий для того приснопамятного семейного обеда... – Отец вздрогнул.
– Но ведь всё прошло хорошо, папа. Никто не усомнился. И мама не подкачала.
– А теперь получается, что всё зря? – возразил отец. – Ох... прости меня, Рус. Я не должен встревать. Рассказывай. С самого начала.
Он слушал меня очень внимательно, не давая воли чувствам. Я тоже не давал. Всё-таки что-то выросло между нами после того «семейного совета», слова были сказаны, пусть даже их придумал я сам. И я, и отец – мы оба делали сейчас вид, что целиком и полностью поглощены нашим делом.
Я рассказывал отцу о Зете-пять и детях-перевертышах. О миллионах лемуров, что бестрепетно шли на стену нашего огня и гибли – бездарно, бессмысленно, бесцельно...
– Не бесцельно, – хмурясь, прервал меня отец. – Они тоже учились. Пробовали разную тактику. Лемуры – существа общественные, к сожалению, легко поддающиеся действию достаточно элементарных психотропных средств. А потом вводится внешнее управление... – Он сухо засмеялся. – Полагаю, та тварь с антеннами... Вообще же, – по лицу отца пробежала тень, – я вижу, мне придётся тебе многое рассказать... очень многое.
– Я чего-то не знал, отец? – резко спросил я. – Ты отправил меня на это дело, не сказав всего?
– Да, сын, – отец пыхнул трубкой, расцвёл тёмно-алый бутон слабого огонька. – Я тебе всего не сказал. Я надеялся... по нашей русской привычке... что пронесёт, что кривая вывезет. АН нет, не вывезла. – Он сердито пристукнул рукой по полированной столешнице.
– Папа, – сказал я как можно спокойнее. – Будет, Наверное, лучше, если ты расскажешь мне, в чём дело В конце концов, я имею право знать... Отец как-то странно взглянул на меня. Словно пытался понять, в чём тут подвох.
– Есть такие права... которыми лучше не пользоваться. – Я рискну, – сказал я. Меня начинал злить этот словесный пинг-понг. Когда мы только задумывали дело , между нами всё обстояло совершенно по-другому. Тогда мы были друзьями, равными. А сейчас я понимал, что отец сам лишь приглядывается, присматривается ко мне, точно проверяет, что можно мне говорить, а что нельзя... да нет, глупости! Неужто он может думать, что меня перевербовали?
– Хорошо, – помолчав, сказал отец. – Я действительно надеялся, что это вылезет наружу... но раз так, то.... Он казался холодным, как лед. – Папа, – попытался я вновь. – Пойми, что я... Отец резко поднял голову. Я с удивлением заметил в его глазах чуть ли не враждебность.