Евгений Войскунский - Ур,сын Шама. Фантастический роман
— Жан-Батист! — окликнул его Шамон, ускоряя шаг.
Старый слуга трудолюбиво одолевал передовицу в «Монд» трехнедельной давности. Он поднял седоватую курчавую голову.
— Жан-Батист, ты один дома? — крикнул Шамон.
— Нет, мосье, — сказал слуга. — Еще дома господин, которого чуть не съела Лизетта.
— Уф-ф… — Шамон устало опустился на ступеньку веранды.
— Господин недавно пришел. Кушать не хотел, пить не хотел. Сразу пошел к себе в комнату, — сказал Жан-Батист.
Небольшой холл был слабо освещен лампочкой. Свет в доме вообще был тускловат, давала его батарея аккумуляторов, нуждавшаяся, как видно, в зарядке. Скрипели половицы, устланные пестрыми циновками. Нонна толкнула дверь в комнату Ура. Там было темно.
— Ур! — позвала она, чувствуя, что сердце колотится где-то у горла.
— Что? — ответил из темноты спокойный голос.
Валерий нашарил выключатель, зажег свет. Ур лежал на кровати, закинув руки за голову. В комнате было душно, окно задернуто тяжелой шторой, сплетенной из тростника.
— С ума ты сошел? — накинулся на Ура Валерий. — Шел с нами и вдруг исчез. Не мог сказать по-человечески, что решил вернуться? Что за фокусы, черт дери, ты выкидываешь?!
— Перестань, — сказала ему Нонна.
— Что — перестань? — озлился Валерий. — У них на планете, может, принято исчезать в лесу и заставлять людей бегать, как борзых, а у нас не принято. Не принято, понятно? — гаркнул он на Ура. — А, ну вас! — махнул он рукой и вышел.
Было слышно, как на веранде он сказал Шамону:
— Такие дела, друг Люсьен. Хоть стой, хоть падай, как говорили в Древнем Шумере…
Ур был очень расстроен. Он сидел сгорбившись, уронив большие руки между колен и глядя остановившимся взглядом в угол комнаты, где стояли стеклянные кубы аквариумов на грубо сколоченных подставках. Нонна села на табуретку.
— У тебя опять был приступ? — спросила она.
— Нет…
— Почему же ты вернулся с полпути?
Ур пожал плечами.
Там, в лесу, его внезапно охватило ощущение засады. Почудились ли ему шаги где-то сбоку, чье-то тайное присутствие? Может, и почудилось. Но этот щелчок… Слабый щелчок и мгновенный, еле различимый свист чего-то пролетевшего мимо — неужели и это померещилось ему? Он вскинул фонарик. Там, где свет его иссякал, погружаясь в ночную темень, колыхались кусты. И будто бы удаляющиеся быстрые шаги… Что это было? Игра воображения? Возня лемуров? Он стоял некоторое время, прислушиваясь. Четыре прыгающих светлячка — фонарики его спутников — удалялись. Тревога не отпускала Ура. И он погасил свой фонарик и пошел, все ускоряя шаг и напряженно вглядываясь в тропинку, едва белевшую во тьме. Ни о чем больше не думая, пошел обратно. Он слышал крики. Звали его, Ура. Но голос внутренней тревоги все заглушал и гнал его поскорее из лесу…
Обо всем этом, однако, он не мог рассказать даже Нонне.
— Ур, — сказала она, — я просто не могу видеть тебя таким мрачным. Иногда мне кажется, что ты болен… не могу понять, что с тобой происходит… Тебе плохо с нами?
— Нет. — Теперь его взгляд прояснился. — Но я вам только мешаю. Я ведь вижу… тебе приятно и весело с Шамоном, а я только порчу тебе настроение.
— При чем тут Шамон? — изумилась Нонна.
— Он танцует с тобой… ухаживает…
— Ур! И это говоришь мне ты? Ты?..
— Кто же еще? — ответил он с обычной своей добросовестностью. — Здесь никого больше нет.
Нонна наклонилась, спрятала вспыхнувшее лицо в ладони. Господи, он ревнует! Вдруг она поднялась, будто подброшенная приливной коморской волной. Ур тоже встал. Высоко поднятые брови придавали его лицу страдальческое выражение.
— Кажется, придется выяснить отношения, — сказала Нонна, глядя ему прямо в глаза. — Ну вот… как, по-твоему, я к тебе отношусь?
— Ты относилась ко мне очень хорошо. И в Москве и раньше. А теперь я не знаю, как ты ко мне относишься. По-моему, тебе со мной скучно, потому что…
— У вас на Эире все такие? — прервала его Нонна. — Ты ребенок, Ур. Надо быть таким набитым дураком, таким олухом, как ты, чтобы не видеть… чтобы не видеть, что я тебя люблю.
— Нонна! — вскричал он.
— Что «Нонна»? Что «Нонна»? — лихорадочно продолжала она, стискивая руки. — Мучение ты мое! Не, должна, не должна — понимаешь ты это? — не должна женщина первой признаваться в любви, не должна даже тогда, когда перед ней бесчувственный чурбан…
— Нонна… — Ур шагнул к ней, осторожно взял за плечи, глаза у него сияли. — Еще, еще ругай меня.
Она заколотила кулаками по его груди.
— Надо быть человеком, понимаешь ты это? Человеком, а не пришельцем безмозглым, не истуканом месопотамским…
— Буду, буду человеком…
— Я хотела умереть, когда на тебя полезла акула… Ох-х! — Нонна взяла его руку, прижала к мокрой от слез щеке.
Утром за ними пришла шлюпка с «Дидоны».
Турильер спустился на белый полумесяц пляжа, чтобы проводить гостей. С галантностью, никак не вязавшейся с его обликом, он коснулся губами Нонниной руки.
— Было очень приятно, мадемуазель, спорить с вами, — прохрипел он. Счастливого плавания.
— А вам, мосье Гийом, желаю покоя и удачи в ваших делах.
— Удачи? Нет, мадемуазель, удачи мне не желайте. Я давно уже уговорился с самим собой, что не буду ждать удачи: на такое ожидание не хватит жизни. Лучше пожелайте мне добраться до Лизетты.
— От души желаю!
Нонна смотрела на удаляющийся берег с одинокой фигурой на пляже. «Прощай, Гранд-Комор, — думала она. — Прощай, бунгало под пальмами, прощай, человек, живущий на вулкане. Вряд ли придется еще свидеться… Но хорошо, что я вас увидела…»
Спустя полчаса они поднялись на борт «Дидоны». Уже ровно стучал, прогреваясь, ее двухтысячесильный двигатель, и палуба мелко вибрировала, и пахло горьковатым дымком выхлопов. Потом затарахтел на баке брашпиль, выбирая якорную цепь. Боцман Жорж в белом берете с красным помпоном и полосатых шортах крикнул:
— L'ancre est haute et clair![11]
Мальбранш, выглядывавший из окошка рубки, кивнул и звякнул рукояткой машинного телеграфа. «Дидона» медленно развернулась и пошла синей своей дорогой среди островного лабиринта, среди коралловых отмелей, розовевших сквозь прозрачную воду, среди скопищ вулканов, которые высились немыми свидетелями существования древней страны Лемурии, поглощенной океаном.
С криком носились над судном чайки и олуши. И долго еще был виден на востоке лилово-серый конус Карталы, над которым висело облачко грозного его дыхания.
Валерий разговорился с боцманом Жоржем. К концу дня они уже были друзьями и неплохо понимали друг друга: оказалось, что Валерий необычайно быстро схватывал французский морской жаргон.
