Александр Казанцев - Льды возвращаются
Профессор Терми показывал на Эллен, на Полевую, что-то говорил.
Их окружили, до них старались дотянуться руками без мышц, напоминавших мне руки живых скелетов с американского заснеженного шоссе.
Я пробился в середину толпы, меня узнавали, пропускали, благословляя. Эти люди все еще помнили сочиненные обо мне легенды, которых, конечно, я совсем не стоил.
Но они сослужили сейчас мне службу, и я мог видеть Эллен в окружении тех, кто хотел стать ей подобными.
Бог мой! Можно ли быть подобными богине? Только сейчас рядом с жалкими подобиями людей, измученных смертельным недугом, рядом с безобразием страдания я увидел красоту счастья. И для всех эта красота была олицетворением надежды, тепла, жизни… Для всех, кроме меня. Для меня она была скована льдом…
Больные старались дотронуться до чуда, созданного молекулярной, как объяснил профессор, операцией. Став на колени, они целовали края одежды русского хирурга, которая воплощала в себе все их надежды, здоровье, счастье…
Я тоже не мог жить без надежды… Я должен был знать все…
Если люди сумели разжечь снова Солнце, растопить ледники, если спасли жизнь на планете, то… неужели нельзя растопить настоящим человеческим чувством лед, который сковывает всего только одного человека?!
Я слишком много уже понимал. Все это время она работала там с ним, с Буровым…
А ведь именно с ним, с Буровым, с Сербургом, лежали мы когда-то в палатке, разбитой близ отеля-госпиталя вот на этом самом месте… Каждый из нас говорил о той, которую любил. Не об одной ли и той же говорили мы тогда?
Эта мысль поразила меня.
Я испугался. Мне показалось, что я могу потерять Эллен навсегда. И я, смеясь над собой, стал уговаривать Эллен сейчас же немедленно выйти за меня замуж, не откладывая это ни на минуту… Я боялся отказа, как гибели…
Эллен смеялась над моей глупостью, а потом вдруг сразу стала серьезной.
— Рой… не терзайтесь, — тихо проговорила она. — Я уже сделала выбор. Я вернулась… вернулась навсегда. Но не надо спешить… Будьте чутким…
Я стал ждать, я был чутким, страдающим, терпеливым. Оказывается, я умел ждать. Шли дни. Доктор Полевая и профессор Терми трудились почти без отдыха. Работы было так много, что не только Эллен, но даже и мне пришлось стать их «ассистентом»… Впрочем, ассистенткой, конечно, была только Эллен, взявшая на себя заботу о сложной физической аппаратуре, я же был великолепен только в роли санитара, принося и унося больных. Совсем как в первые дни после взрыва, но тогда со мной была Лиз, а теперь Эллен.
Однажды Эллен поинтересовалась у профессора Терми — а я это случайно слышал, — что требуется в Америке для натурализации ребенка, рожденного в другой стране? Старик ответил, что лучше всего было бы быть замужем за американцем. Сердце у меня забилось, я готов был расцеловать старого ученого. Я знал, что Эллен должна завтра встречать самолет из России.
Я уговорил Эллен позволить мне сопровождать ее. Она ждала с этим самолетом своего ребенка, нашего ребенка…
Я еще раз ощутил настоятельную необходимость лечиться от галлюцинаций. Маленького Роя, прелестного кудрявого мальчугана вынесла на руках из самолета молодая женщина — двойник моей Эллен.
Я нес мальчугана, идя между двумя сказочно похожими друг на друга женщинами. Я готов был лопнуть от радости, счастья, гордости… Вероятно, все это было написано на моем лице.
Эллен сказала:
— Лю, посмотри, как сияет этот мужчина.
— Как солнце, — сказала она.
Да, я мог спорить с воскресшим солнцем.
Лю хотела на следующий же день вернуться в Россию, но Эллен уже решила что-то. Пошептавшись, она уговорила ее остаться на несколько дней.
У нее были для этого веские причины. Я догадался о них и рискнул напомнить Эллен о нашем браке, который надлежало оформить перед возвращением в Америку.
Она согласилась. Так был растоплен для меня последний из ледников Земли.
Теперь я сиял, как тысяча солнц!
Оформить брак мы могли только в американском консульстве, а там никого не было. Дежурный ответил мне по телефону, что лишь сторожит имущество и что весь состав консульства в виде протеста против действий нового правительства страны, национализировавшего крупные земельные владения, отозван в США.
Я недвусмысленно выразил свое отношение к этому неуклюжему дипломатическому акту, чем вызвал насмешки дурно воспитанного клерка.
Узнав, для чего мне понадобилось консульство, этот клерк не без язвительности сообщил мне, что по местным законам оформить брак иностранцев может только глава государства.
Такая уж у меня натура. Я никогда не останавливаюсь на половине пути.
Я ринулся дальше.
Секретарь нового президента, до которого я дозвонился, сообщил мне, что глава государства может принять нас с Эллен, и пригласил тотчас же приехать во дворец президента, помещавшийся в бывшем бунгало какого-то плантатора, которое уцелело от атомного взрыва.
Эллен убеждала меня подождать, хотя бы познакомиться с собственным сыном, маленьким Роем. Но я заявил, что отныне хочу носить на руках своего вполне законного ребенка. Я уже успел накупить ему целый автомобильный парк.
Эллен грустно улыбнулась.
Полевая, с улыбкой слушавшая наш спор, который в общих чертах переводила ей Эллен, пообещала, что привезет в президентский дворец нашего мальчика.
Это была удивительная по обаянию и доброте женщина.
Я сказал ей, что ведь она стала Эллен матерью, и что я в восторге, как это говорят по-русски, от такой тещи, так же, как от «свояченицы» Лю.
Она засмеялась, обняла и поцеловала меня.
Мы с Эллен помчались в президентский дворец.
Огненный букет орхидей из джунглей Эллен взяла с собой. Ей напомнила о нем наша Лю. Этот букет был для меня подобен иллюминации, фейерверку, вихрю красок в честь величайшего праздника моей жизни.
Бедный плантатор, ныне лишившийся своих владений, успел построить довольно роскошное бунгало, где на веранде нас встречал полуодетый чернокожий джентльмен, оказавшийся секретарем нового президента.
Он сообщил, что президент немедленно примет нас, хотя кое-кто уже ждет у него приема.
И он провел нас через гостиную в круглый холл с вентилятором под потолком, украшенный, видимо, еще по вкусам старого плантатора экзотическим оружием и страшными негритянскими масками. На высоко расположенных полках почему-то стояли человеческие и обезьяньи черепа.
В холле понуро сидел один человек, забившись в уголок длиннейшего дивана, на котором сиживали когда-то надменные колонизаторы, покуривая дорогие сигары.
