Роберт Ши - Монах - последний зиндзя
- В этой вещи много жизненной силы, - сказал Саметомо. - Я очень благодарен вам за этот подарок. Кто вырезал его?
- Я, недостойный, сделал это сам, ваша светлость, - кланяясь, ответил Сакагура.
- Вы не только великий капитан, но и выдающийся скульптор!
- Это своё малое умение я унаследовал от отца. Если вы помните, он был плотником до того, как вы, ваша светлость, милостиво соизволили произвести его в самураи.
- Ваш отец строит корабли, а вы прославляете свою самурайскую семью тем, как управляете ими, - сказал Саметомо. - Я благодарю вас за подарок, а теперь я хотел бы сказать несколько слов наедине этому монаху из Ордена зиндзя.
Дзебу почувствовал в его голосе сдерживаемый гнев. Сакагура поклонился и отошел от сегуна. Саметомо бережно положил изображение Хачимана обратно в мешочек и передал его одному из стоявших рядом слуг. Затем сегун повернул к Дзебу лицо, потемневшее от ярости, словно бог войны овладел им.
- Я никогда не прощу вам то, что вы сделали сегодня. Встреча с Сакагурой только напоминает мне, какие геройские дела совершают другие молодые люди, а я не могу сделать ничего, как эта деревянная статуя!
Дзебу опустился на колени перед Саметомо: он чувствовал, что не сможет спорить с сегуном, глядя на него сверху вниз.
- Осмелюсь предположить, ваша светлость, что эта статуя преподнесет вам урок. Божество сидит: от величайших символов нашей веры и нашего народа не ожидают, чтобы они бросались в огонь сражения.
Саметомо был готов расплакаться.
- Я не статуя! Я человек и хочу сражаться, чтобы спасти от гибели свою родину! Главари не позволяют мне планировать войну, идти в бой они мне тоже не позволяют! Ничего не могу сделать!
- Вы не можете сражаться где хотите и как хотите, - ласково сказал Дзебу и, откинувшись на пятки, поднял взгляд на Саметомо. - Этого не может никто. Народ, чьи воины не подчиняются приказам, проигрывает войну. Или вы думаете, что из всех воинов один сегун - исключение? Вы должны выполнять обязанности, которые накладывает на вас ваше место в обществе, как и любой другой человек. Ейзен и ваша мать говорили мне, что в детстве у вас была необыкновенно просветленная душа. Но светильник, зажжённый однажды, не может гореть вечно: в него надо постоянно подливать масло. Вы понимаете, о чём я говорю?
- Я понял, что вы можете читать мне проповеди, как любой другой монах, - ответил Саметомо, прожигая Дзебу полным вражды взглядом. - Но вы не такой, как другие монахи. Вы уже не авантюрист в монашеской одежде! Вы любовник моей матери и передаете военным записки от неё. Да, я прекрасно вижу, чего вы хотите: чтобы я оставался беспомощным, как деревянная фигурка, которую вы сможете переставлять, куда хотите. Вы убили моего деда, вы замешаны в убийстве моего родного отца и второго отца, приёмного. И всё же моя мать спит с вами. Откуда та власть, которую вы имеете над ней? Это позор на всю страну: мать сегуна делит постель с монахом-воином, в чьих жилах течёт кровь наших врагов! Счастье для меня и для вас, что я в долгу перед вами за то, что вы спасли мне жизнь: не зря говорят, что мужчина не имеет права жить под одним небом с убийцей своего отца!
Дзебу умоляюще протянул руку:
- Саметомо, я понимаю, что вы переживаете.
- Обращайтесь ко мне как положено!
- Ваша светлость, я чувствовал ненависть. Я желал мести. Я мучился от страстного желания сражаться и убивать, когда должен был не вступать в бой. Умоляю вас, не теряйте то, что имели всегда: не давайте облакам страстей, которые возбудила эта война, затуманить ваш ум.
- Это вы затуманили ум моей матери! Держитесь от меня подальше: я не желаю вас видеть. А теперь вы свободны!
Дзебу понял: если он скажет еще хотя бы слово, Саметомо выхватит из ножен меч Хидекири. Поэтому он покорно поднялся, низко поклонился и отошел от сегуна, пятясь. Саметомо резко повернулся и, словно рубя воздух шагами, направился к своей лошади. Слуга нёс за ним статуэтку Сакагуры. Глядя на уходящего сына Танико, Дзебу вдруг почувствовал, что плачет. До этого дня он и Саметомо любили друг друга почти как отец и сын. Теперь он плакал о том, что потерял эту любовь, и ещё больше о том, что мальчик погасил свет в своей душе.
Аргун поставил своего старого помощника Торлука - теперь также гурхана, - командующим китайскими кораблями и армией. Хотя китайцы могли и не захотеть сражаться, само их прибытие могло стать достаточным, чтобы убедить самураев сдаться. Они привезли не только сто тысяч человек, но и десятки тысяч лошадей, и корабли, груженные орудиями для осады: катапультами, баллистами и гигантскими арбалетами и более страшными хуа пао.
Когда два месяца назад флот Великого Хана прибыл в залив Хаката, он был встречен семьюдесятью пятью воинами: самая большая когда-либо собранная самурайская сила. Был также постоянный приток подкрепления - из людей, приходивших из отдаленных частей страны, молодёжи, едва достигшей своих лет, посылаемой своими семьями. Но когда свирепствовало сражение, тысячи были убиты с обеих сторон. Были бои, в которых погибали четверо из каждых пяти. Самураи не могли слишком долго защищаться, теряя людей с такой скоростью. Людские силы редели, а лошадей становилось и того менее.
Но способность монголов укрепить береговой плацдарм несла им урон. От пленных самураи узнали, что среди беспорядка и грязи вспыхнула дизентерия, унесшая на переполненных кораблях более трёх тысяч монгольских жизней.
Еще сотни изнемогали от зноя, который сыновья северных степей не готовы были переносить. Несколько сотен погибли в стычках на борту; долгая изоляция довела их до сумасшествия. Корейские команды вместе с капитанами готовы были поднять мятеж, а потому содержались под угрозой суровых наказаний. Позже, в Шестой месяц, Аргун вывел корабли в открытое море под прикрытием темноты и попытался высадиться на острове Хирадо, южнее залива Хаката. Самураи тысячами погнали лошадей сушей и вышибли монголов до того, как те смогли закрепиться. Самураи, как когда-то говорил Тайтаро, были лучшими бойцами во всем мире. Теперь они приспособились к монгольской тактике, и искусство их было отточено заимствованием у зиндзя их мастерства и позиций, и сейчас они являлись значительно более грозной силой.
Огненный шар пронёсся над головами и взорвался за стеной. Скоро взрывающиеся чёрные шары сваливались сотнями. Дзебу затаился за зубчатыми стенами, чтобы защититься от жужжащих кусков железа. Вглядываясь в дым, он мог увидеть передвижение кораблей в гавани. Входил длинный ряд джонок, подплывал широко расставленным, будто крылья летучей мыши. Казалось, что у монголов достаточно плоскодонных лодок-джонок, чтобы высадиться по всему побережью - от северного конца гавани до южного. Многие из джонок были оборудованы на палубе баллистами, катапультами, гигантскими арбалетами, и смертоносный ливень камней, огромных копий, железных стрел, вместе с оглушающими и ошеломляющими огненными бомбами обрушился на стены и их защитников. Китайская пехота заполнила весь берег. Теперь подошли галеры и плоты, высаживая на берег конных монгольских воинов.
