Роберт Хайнлайн - Пришелец в земле чужой
Джубал кивнул.
— Понятно. И ты боишься, что они разрушат Землю?
— Не обязательно, — покачал головой Майк. — Они могут попытаться переделать нас по своему образу и подобию.
— А ты как, не возражаешь, чтобы нас взорвали?
— Я понимаю, что это зло. Но по марсианским понятиям, мы сами зло. Мы не способны друг друга понять, мы причиняем друг другу несчастья, мы воюем, болеем, голодаем. Мы безумцы. И Старшие Братья милостиво убьют нас, чтобы мы не мучились. Я не знаю наверняка, примут ли они такое решение: я не Старший Брат. Если и примут, то пройдет, — он задумался, — минимум пятьсот лет, прежде чем они начнут действовать.
— Да-a, наши судьи не думают над приговорами так долго.
— В том-то и состоит разница между марсианами и людьми, что люди всегда спешат, а марсиане — никогда. Если Старшие Братья в чем-то усомнятся, они отложат вынесение приговора на сто, двести, пятьсот лет.
— В таком случае, сынок, тебе не о чем беспокоиться. Я думаю, что в ближайшие пятьсот — тысячу лет люди научатся договариваться с соседями.
— Возможно. Хуже будет, если Старшие Братья решат не убить нас, а перевоспитать. Этим они тоже убьют нас, но отнюдь не безболезненно. В этом я вижу еще большее зло.
Джубал ответил не сразу.
— Не этим ли ты занимаешься, сынок?
— Я с этого начинал, — с огорченным видом признался Майк, — а теперь хочу исправить. Я знаю, отец, что ты разочаровался во мне, когда я вступил на этот путь.
— Всякий волен жить по своему усмотрению.
— Да, каждый должен приходить к пониманию самостоятельно. Ты есть Бог.
— Я не могу принять этого назначения.
— Ты не можешь от него отказаться. Ты есть Бог, я есть Бог, все живое есть Бог, поэтому я есть все, что я видел, слышал, пережил. Я все, во что я вник. Отец, я видел, как ужасна жизнь на этой планете, и думал, что я в силах ее изменить. Людей не учат в школе тому, чему я хотел научить их, и я решил преподнести им это в форме религии, сыграв на их любопытстве. Кое-что мне удалось. Марсианская дисциплина оказалась не слишком трудной для усвоения. Видишь, сколько нас, как мы едины. Это уже большая победа. Нам даровано величайшее счастье: мы делимся на мужчин и женщин. Вполне возможно, что романтика физической любви присутствует лишь на нашей планете. Если так, то я сочувствую остальной Вселенной. Что может сравниться с единением тел и душ, с радостью дарения себя и получения ответного дара? На Марсе ни я, ни кто-то другой не испытал ничего подобного. Мне кажется, именно любовь делает нашу планету такой богатой и прекрасной. Если человек соединяется с другим человеком лишь телом, но не душой, он остается по-прежнему девственным и одиноким, как будто не соединялся вовсе. С тобой такое бывало, я это понял по тому, как ты боишься рисковать. Ты вник в это раньше меня и без помощи марсианского языка… Дон сказала, что не только ваши тела, а и души были вместе.
— Эта леди несколько преувеличивает.
— Дон никогда не ошибается, если речь идет о любви. А кроме того, прости, мы были с нею — в ее душе, и сливались с твоей.
Джубал почему-то воздержался от признания, что у него иногда, а именно в моменты одновременного единения тел и душ, просыпались телепатические способности. Правда, он читал не мысли, а эмоции. Он пожалел, что ему уже так много лет. Будь он хотя бы на пятьдесят лет моложе, Дон не пришлось бы ставить слово «мисс» перед фамилией: он решился бы на новый брак, несмотря на прежние неудачи. А прошедшую ночь он не променял бы на сто лет жизни. В сущности, Майк прав.
— Я слушаю вас, сэр.
— Соединение мужчины и женщины не должно происходить без любви, но тем не менее очень часто происходит. Происходит насилие или совращение — игра, подобная рулетке, только еще более бесчестная. А потом — проституция, одиночество — добровольное и вынужденное, страх, вина, ненависть; дети, вырастающие в убеждении, что секс — это что-то плохое, постыдное, животное. Величайшая ценность, которой обладает человечество, искажена, извращена и представлена как величайшее зло.
Всему причиной — ревность. Я долго не мог этому поверить. Джубал, я до сих пор до конца не понимаю ревности, она кажется мне безумием. Когда я впервые испытал любовный экстаз, моим первым порывом было желание разделить его сразу со всеми братьями: с женщинами непосредственно, а с мужчинами через женщин. Я пришел бы в ужас, если бы мне предложили забрать все счастье себе. Вместе с тем мне не приходило в голову испытать эту радость с тем, с кем я еще не сроднился. Я физически не способен любить женщину, с которой не разделил воду. Не я один: никто в Гнезде не испытывает физической любви, если не испытывает духовной.
Джубал мрачно подумал, что по такой идеальной схеме могут жить разве что ангелы. Краем глаза он заметил машину, садящуюся на площадку. Не успев сесть, машина исчезла.
— Что случилось?
— Они начинают подозревать, что мы здесь. Вернее, я: остальные считаются погибшими.
— Не пора ли перебраться в более безопасное место?
— Не волнуйся, Джубал. Те, кто сидел в машине, не успели ничего никому сообщить. А Джилл уже преодолела предрассудок против дематериализации нехороших людей. Раньше мне приходилось выдумывать всякие ухищрения, чтобы защищаться, теперь я действую проще. Джилл доверяет мне, она знает, что дисциплина не позволяет мне убивать людей без крайней необходимости. — Человек с Марса усмехнулся. — Вчера даже помогала и не в первый раз.
— Что вы делали?
— Заканчивали то, что я начал в тюрьме. Когда я уничтожил тюрьму, пришлось уничтожить и некоторых заключенных. Их нельзя было освободить: они злые люди. Но я целый год вникал в этот город. Я знал, что еще десятки таких же злодеев ходят на свободе. Я ждал, вникал в каждый отдельный случай и наконец принял решение. Они дематериализованы, а души получили возможность начать новую жизнь. Джилл поняла, что человека невозможно убить, что я всего лишь удаляю с поля грубых игроков.
— Тебе не страшно играть в Бога, дружок?
— А я и есть Бог, — открыто улыбнулся Майк. — И ты есть Бог. И те, которых я убрал, тоже боги. Сказано, что Бог видит всякую тварь. Так и есть: всякая тварь есть Бог. И если кошка съедает мышку, то и та, и другая выполняют свое божественное предназначение.
Приземлилась и исчезла еще одна машина.
— Сколько игроков вы вчера удалили за грубую игру?
— Четыреста или пятьсот, не помню точно: город-то большой. Некоторое время здесь будет очень спокойно. Правда, с течением времени преступность возобновится: на Земле так не хватает дисциплины! Именно об этом я и хотел поговорить с тобой, отец. Я боюсь, что ввел братьев в заблуждение.