Виталий Севастьянов - Фантастика - 1979
Техническая революция до основания потрясает материальные основы человеческого общества, изменяя его судьбы за одно десятилетие быстрее, чем за сотни лет прежде.
В сознании людей все более прочно утверждается мысль о безграничности возможностей науки и техники. Одновременно с беспощадной прямотой встает проблема социальных целей развития науки, проблема моральных и социальных аспектов технического прогресса. Отец французской футурологии Бертран де Жувенель поставил вопрос: "Как будто с каждым годом мы все лучше оснащены для достижения того, чего мы хотим. Но чего же, мы, в сущности, хотим?" Это вопрос не просто растерявшегося одиночки. Проблема существует, она реальна. Известный физик М. Борн писал: "Хотя я влюблен в науку, меня не покидает чувство, что ход развития естественных наук настолько противоречит всей истории и традициям человеческого общества, что наша цивилизация просто не в состоянии сжиться с этим процессом" [3].
Такая глобальная постановка проблемы буржуазными учеными делает ее рыхлой и расплывчатой, лишает социально. исторической четкости.
Чего хотим "мы"? И кто это "мы"?
Еще в 1925 году Е. Замятин опубликовал антикоммунистический фантастический роман о будущем человечества, не без умысла озаглавив его "Мы". В его представлении "мы" — коллективное стадо, в котором личность растоптана и угнетена правящей элитой, захватившей контроль над современной техникой. Не ясно ли, что, если речь идет о желаниях стада, картина одна — серая, убогая и безысходная. Совсем иначе, как известно, строятся желания социально-активных классов, передового общества свободы, где, говоря словами "Коммунистического манифеста", свободное развитие каждого является условием свободного развития всех.
Слова физика М. Борна невольно вызывают вопрос: что он подразумевал под "нашей цивилизацией", которая не в состоянии сжиться с ходом научно-технической революции?
"Наша" — как общепланетарная? Но такой, увы, не существует в мире, расколотом на противоположные социальные системы. Если же под "нашей цивилизацией" имеется в виду мир современного капитализма, то Борн во многом прав, ибо система отношений буржуазного общества действительно оказывается все более несостоятельной в эпоху бурного развития производительных сил под влиянием НТР.
Однако коренные преобразования, меняющие материальную базу, весь характер производительных сил в мире являются и результатом глубочайших социальных преобразований, наступивших под воздействием главного события XX века — Великой Октябрьской социалистической революции в России.
В мире буржуазных прогнозов о том, как будет жить человек в 2000 году и гораздо дальше, все более определенно пробивается несколько течений — оптимизма и пессимизма. Футурологи пытаются предвидеть будущее общественного прогресса, противопоставляя его марксистскому социальному прогнозированию.
На заре создания футурологии, а время это относится к началу 50-х годов нашего века, среди буржуазных ученых царил оптимизм в отношении всемогущества науки и техники, способности технического прогресса автоматически разрешить все беды, противоречия и конфликты в странах и государствах. Широковещательная заявка такого рода содержалась в разрекламированной буржуазной пропагандой книге американского социолога У. Ростоу "Стадии экономического роста". Ростоу претендовал ни более ни менее как на "опровержение" вывода Маркса о движущих силах и стадиях исторического развития человечества. "Опровержение" сводилось к тому, будто техническая революция делает ненужной какую бы то ни было социальную революцию, а развитие техники автоматически ведет к смене форм цивилизации.
За короткое время идея "технологического детерминизма" завоевала среди буржуазных ученых массу сторонников.
Ближайшее будущее рассматривалось как простое накопление ростков настоящего в виде "индустриального общества", "технотронной эры", "постцивилизации", "постиндустриализма" и т. п. На международном симпозиуме по проблемам "постиндустриального общества" в Цюрихе в 1971 году автор этого термина американский социолог Д. Белл насчитал более десяти названий для обозначения будущего технического прогресса. Конечно, сторонники "технологического детерминизма" могут принадлежать к различным социальным группировкам, отражать позиции различных слоев современного буржуазного общества. И тем не менее общность исходной позиции ставит их в ряд футурологов-оптимистов.
Подобный футурологический оптимизм несет на себе вполне определенный социальный отпечаток, отражая надежду правящих классов на неповторимость в будущем социальных бурь и революций. Обоснование столь напрасных надежд было подготовлено идеей "технологического детерминизма":: развитие техники создает мир массового потребления и ликвидирует эксплуатацию человека капиталом. Правда, на месте эксплуатации появляются как бы новые формы угнетения, связанные с возрастанием отчуждения человека от бездумного мира техники. Об этом писал французский социолог А. Турен. Однако при этом он утверждал, что опасность отчуждения человека от созданного им "общества вещей" ликвидируется в постиндустриальном обществе, которое сохраняет исходные принципы капитализма и устанавливает "зависимое соучастие" людей. Вместе с тем Турен пророчествовал, будто в обществе "бюрократического коллективизма" [4], как он изображал социализм, отчуждение человека от техники становится всеобщим признаком нашей жизни.
В работе американского профессора социологии С. Хетцлера, написанной с позиций воинствующего антимарксизма, утверждается, что "Техника по своей сути является системой социальных и физических связей или способов взаимодействия между человеком и механизмами, с помощью которых он трудится. Техника — это социо-техничеекая энтелегия (причина существующего. — Авт.), содержащая семена своего собственного роста, которые могут в благоприятных условиях произрастать независимо от других, более поверхностных социальных и экономических факторов, с которыми их принято связывать" [5]. Технологизм авторской концепции выражен весьма откровенно: доминирующее влияние на человека, — утверждает Хетцлер, — оказывает машина, в связи с чем "понимание сущности отношений между человеком и машиной могло бы во многом способствовать созданию новых концепций, столь необходимых для теории и планирования развития [6].
Говоря о решающей роли техники в социальных сдвигах, автор заявляет, будто все основные формы контроля над производством, связываемые традиционной теорией с характером собственности, на деле определяются изменением типов механизации. Поскольку же эти изменения выступают как естественный процесс развертывания научно-технического прогресса, существующие формы контроля над производством "не должны исчезать в ходе кровавой революции, а устраняться сами по себе в естественном процессе роста" [7].
