Джордж Мартин - Хроники тысячи миров (сборник)
О, свет, свет!
Труп взлетел в воздух, руки его бессильно обвисли. Меланту, крутящуюся в невесомости, начало вдруг рвать. Она сорвала с головы шлем, позволила ему упасть. Потом отодвинулась от рвотных масс, готовясь к неизбежной теперь атаке.
Однако тело Лесамера обмякло и застыло, в темноте кают-компании тоже ничто не двигалось.
Наконец Меланта немного успокоилась, неуверенно подплыла к трупу и толкнула его, легонько и осторожно. Он поплыл к противоположной стене.
– Ройд? – позвала она.
Ответа не было.
Тогда она протиснулась сквозь вырезанное в стене отверстие.
И нашла Ройда. Он висел в воздухе, по-прежнему в черном массивном скафандре. Она встряхнула его, но он не шевелился. Дрожа, она осмотрела скафандр, потом начала его расстегивать.
– Ройд, – говорила она, – ты чувствуешь? Я здесь, Ройд, ты чувствуешь? – Скафандр поддавался легко, и она отбрасывала в сторону его части. – Ройд, Ройд!
Он был мертв. Его сердце не выдержало. Она сжимала его, била, пытаясь вселить в него новую жизнь, но все напрасно – он умер.
Меланта отодвинулась от него, ослепленная слезами, оперлась о пульт и взглянула вниз.
Он был мертв.
Однако рычаг гравитационной сетки был установлен на ноль.
– Меланта, – позвал мягкий голос из стены.
Я держу в руках хрустальную душу «Летящего сквозь ночь».
Она темно-красная, многогранная, большая, как моя голова, а на ощупь ледяная. В ее пурпурной глубине пылают, а иногда кружатся две маленькие искорки.
Я вползла внутрь системы, ничего не повредив, осторожно обошла все предохранители и кибернетические сети и положила ладони на этот большой кристалл, зная, что именно в нем живет ОНА.
Я не могу решиться стереть ее душу с этого кристалла.
Дух Ройда просил, чтобы я этого не делала.
Прошлым вечером мы снова разговаривали на эту тему в кают-компании, сидя за бренди и шахматами. Ройд, конечно, не может пить, но присылает свою голограмму, которая улыбается мне и говорит, как ходить его фигурами.
В тысячный раз он предложил отвезти меня на Авалон или в какой-то другой мир. Если бы только я вышла наружу и закончила ремонт, заброшенный столько лет назад, «Летящий сквозь ночь» мог бы безопасно перейти на гиперпривод.
И в тысячный раз я отказалась.
Теперь он, без сомнения, сильнейший. Их гены идентичны, и сила тоже. Умирая, он также нашел способ записать свое естество в большом кристалле, и сейчас корабль живет ими обоими. Они часто борются между собой. Иногда она обманывает его, и тогда «Летящий» совершает странные, непредсказуемые вещи. Гравитация падает, растет или полностью исчезает, по ночам одеяла обертываются вокруг моего горла, из темных углов в меня летят различные предметы.
Однако такое случается все реже, и когда все-таки начинается, Ройд ее в конце концов нейтрализует, или это делаю я. «Летящий сквозь ночь» – наш корабль: его и мой.
Ройд утверждает, что достаточно силен, что я ему, собственно, уже не нужна и он сам может держать ее в узде. Может, и так, хотя сомневаюсь. Я все еще выигрываю у него девять из десяти шахматных партий.
Есть и другие вещи, которые нужно принимать во внимание. Во-первых, наша работа. Кэроли был бы доволен нами. Скоро волкрин нырнет в облако Вуали Грешницы, а мы летим за ним, изучая его, записывая, делая все то, чего ждал бы от нас старый Д’Бранин. Все находится в компьютере, а также на ленте и на бумаге – на случай если система будет когда-нибудь уничтожена. Интересно будет посмотреть, как волкрин отреагирует на Вуаль. Материя там значительно гуще в сравнении с убогой диетой из межзвездного водорода, которая была его уделом бесконечные века.
Мы пытались с ним связаться, но без результата. Не думаю, чтобы он вообще был разумным. Кстати, Ройд в последнее время решил последовать его примеру и напрягает все силы, пытаясь двигать «Летящего» с помощью телекинеза. Хоть это и странно, но иногда его мать помогает ему в этом. До сих пор все их усилия кончались ничем, но мы будем продолжать пробовать.
Так и идет наша работа. Мы знаем, что результаты ее дойдут когда-нибудь до людей. Ройд и я обсудили этот вопрос, и у нас есть планы. Перед смертью, зная, что мое время кончается, я уничтожу центральный кристалл и вычищу память компьютеров, а потом вручную направлю «Летящего» так, чтобы курс его пролег рядом с обитаемой планетой. Тогда «Летящий» станет действительно кораблем-призраком. Это должно получиться. У меня много времени, а кроме того, я улучшенная модель.
Я стараюсь думать о другом решении, хотя для меня многое значит, что Ройд снова и снова предлагает его. Несомненно, я могла бы закончить ремонт и, возможно, Ройд мог бы контролировать корабль и продолжать работу без меня. Но не это важно.
Я сделала много ошибок, эсперон, мониторы, мой контроль за всеми – это мои поражения, цена моего высокомерия. Эти поражения мучают меня. Когда я наконец коснулась его – первый, последний и единственный раз, – тело было еще теплым, но сам он уже ушел. Он никогда не чувствовал моего прикосновения – я не смогла выполнить это обещание.
Но я выполню другое.
Не оставлю его с ней одного.
Никогда!
Стеклянный цветок
[13]
Давным-давно, в дни расцвета моей настоящей юности, один юноша в знак своей любви преподнес мне стеклянный цветок.
Необыкновенный был, чудесный паренек, я любила его, хотя, признаюсь, уже давно забыла его имя. И цветок, который он подарил, был тоже чудесный. На пластмассово-стальных мирах, где я провела свои жизни, древнее искусство стеклодувов утрачено и забыто, но неизвестный художник, создавший мой цветок, владел им в совершенстве. У моего цветка длинный, грациозно изогнутый стебель, выдутый целиком из тончайшего стекла, и на хрупкой этой опоре взрывается бутон величиной с кулак, совсем как живой. Хрусталь навеки запечатлел все вплоть до мельчайших подробностей. Из раскрытого бутона, тесня друг друга, торопливо лезут большие и малые лепестки и застывают в прозрачном буйстве красок. Их венчает корона из шести совершенно непохожих друг на друга широких листьев в капельках росы и с сеткой прожилок. Как будто какой-нибудь чародей, прогуливаясь по саду и поддавшись минутной прихоти, превратил один особенно крупный и прекрасный цветок в стекло.
Цветку не хватает только настоящей жизни.
Я храню его без малого двести лет, хотя давно покинула и юношу, и мир, где получила от него этот дар. Все многочисленные мои жизни я не расставалась с цветком. Мне нравилось ставить его в вазе полированного дерева на подоконник. Иногда листья и лепестки, поймав луч солнца, на мгновение вспыхивали разноцветным огнем, а иногда преломляли свет, разбрасывая по полу размытые осколки радуги. Бывало, ближе к закату, когда на мир опускались сумерки, цветок, казалось, вовсе растворялся в воздухе, и я сидела, глядя на пустую вазу. Но утром цветок возвращался. Он никогда не обманывал моих ожиданий.
