Фредерик Пол - Проклятие волков. Век нерешительности. Рассказы
Когда час спустя в планетарий вошел Черни, Маршан сразу же сказал:
— Я в достаточно хорошей форме, чтобы выдержать смит?
Прежде чем ответить, доктор поставил свой чемоданчик и взял стул.
— В нашем распоряжении никого нет, Норм. Уже много лет нет ни одного добровольца.
— Нет. Я не имею в виду пересадку в человеческое тело. Я не хочу возможного самоубийства донора-добровольца, ты сам говорил, что смитованные тела иногда совершали самоубийство. Я имею в виду шимпанзе. Чем я хуже того молодого парня — как его зовут?
— Ты имеешь в виду Дюана Фергюссона.
— Именно. Чем я хуже его?
— Оставь, Норман. Ты слишком стар. Твои фосфолипиды…
— Я не слишком стар, чтобы умереть, верно? А это худшее, что может случиться.
— Это будет неустойчиво! Это не для твоего возраста; ты просто не разбираешься в химии. Я не могу обещать тебе больше, чем несколько недель.
— В самом деле? — весело сказал Маршан. — Я не ожидал, что так много. Это больше, чем ты можешь обещать мне сейчас.
Доктор пытался спорить, но Маршан продолжал настаивать на возможности положить конец девяностошестилетней тяжкой битве, и, кроме того, у него было преимущество перед Черни. Доктор знал даже лучше самого Маршана, что, если тот придет в ярость, это может его убить. И в тот момент, когда Маршан решил, что риск смитовской пересадки меньше, чем риск продолжения спора на эту тему, он сдался, нахмурился, неохотно кивнул и вышел.
Маршан медленно покатился следом.
Ему незачем было спешить к тому, что могло стать последним событием в его жизни. У него было полно времени. В Институте всегда были наготове шимпанзе, но, чтобы подготовить одного из них, требовалось несколько часов.
При смитовской пересадке одним разумом приходилось жертвовать. Человек в конце концов мог вернуться в свое собственное тело, вероятность неудачи составляла менее одного шанса из пятидесяти. Но шимпанзе никогда не мог стать прежним. Маршан подчинился, когда началось облучение, взятие проб жидкости из его тела, бесконечные ремни, электроды, зажимы… Раньше он уже видел, как это делается, и в процедуре для него не было неожиданностей… Однако он не знал, что это так болезненно.
3
Стараясь не опираться на костяшки пальцев (но это было тяжело; обезьянье тело было приспособлено к ходьбе согнувшись, руки были слишком длинными, чтобы, не мешая, свисать по бокам), Маршан вперевалку вышел на стартовую площадку и распрямил свой негнущийся обезьяний позвоночник, чтобы взглянуть на эту проклятую штуку.
К нему подошел Дан Флери.
— Норм? — неуверенно спросил он. Маршан попытался кивнуть — безуспешно, но Флери понял. — Норман, — сказал он. — Познакомься с Зигмундом Эйзелем. Это он изобрел сверхсветовой двигатель.
Маршан поднял длинную руку и протянул ладонь, которая не желала раскрываться, она была приспособлена к тому, чтобы быть сжатой в кулак.
— Поздравляю, — сказал он, так отчетливо, как только мог. Он милосердно не стал сжимать руку молодого темноглазого человека, которого ему представили. Его предупреждали, что сила шимпанзе может покалечить человека. Он не забывал об этом, но было соблазнительно представить себе это хотя бы на мгновение.
Он уронил руку и вздрогнул от пронзившей его боли.
Черни предупреждал его об этом. «Это нестабильно, опасно, ненадолго, — ворчал он, — и не забывайте, Норман, наше оборудование установлено на слишком высокую мощность для тебя; ты не приспособлен к такому объекту ввода; это может повредить».
Но Маршан заверил доктора, что его это не волнует, и это действительно было так. Он снова посмотрел на корабль.
— Значид, вод он, — проворчал он и снова отклонил назад позвоночник и всю бочкообразную грудную клетку зверя, в теле которого он находился, чтобы рассмотреть стоящий на площадке корабль. В нем было около ста футов высоты. — Немного, — презрительно сказал он. — «Сириус», наш первый, был в девятьсот футов высотой, и тысяча человек улетела в нем к Альфе Центавра.
— И сто пятьдесят вернулись живыми, — сказал Эйзель. Он никак не подчеркивал свои слова, но выражался достаточно ясно. — Хочу сказать, что всегда восхищался вами, доктор Маршан. Надеюсь, вы не возражаете против моей компании. Как я понимаю, вы хотите отправиться вместе со мной к «Тихо Браге».
— Почему я должен возражать! — На самом деле, конечно, было именно так. Имея самые благие намерения, этот молодой человек свел на нет семьдесят лет самоотверженного труда плюс солидное состояние — восемь миллионов его собственных и бесчисленные сотни миллионов, которые Маршан выпрашивал у миллионеров, у правительственных фондов, собирая монетки у школьников, — все это было брошено в ночной горшок и выплеснуто в историю. Теперь будут говорить: «Странная личность начала двадцать первого века, Норман Маршан, или Маркан, пытался осуществить звездную колонизацию с помощью примитивных кораблей с ракетными двигателями, естественно, он не добился успеха, несмотря на огромные потери жизней и здоровья в своем необдуманном предприятии. Однако после реализации идей Эйзеля о сверхсветовых полетах…» будут говорить, что его затея провалилась. И будут правы.
Когда «Тихо Браге» стартовал к звездам, во время предстартового отсчета играл оркестр из пятисот инструментов, и телевизионные станции всего мира следили за событием со своих спутников. Присутствовали президент, губернатор и половина сената.
Когда отправился в путь маленький корабль Эйзеля, чтобы догнать его корабль и сообщить его экипажу, что все их усилия были напрасны, это напоминало отправление самолета рейсом в 7.17 на Джерси-сити. Вот до какой степени, подумал Маршан, принизил Эйзель величие полета к звездам. Но в любом случае он не мог пропустить его. Даже если это означало предложить себя в качестве суперкарго Эйзелю, человеку, который уничтожил дело его жизни, и другому смитованному шимпанзе, Дюану Фергюссону, у которого по каким-то причинам были некие особые привилегии в отношении «Браге».
Они погрузили дополнительный сверхсветовой модуль — Маршан слышал, как кто-то называл его полифлектером, но он не позволил себе спросить кого-нибудь, что это означает, — по ряду причин. Запасная часть на случай поломки? Маршан не стал спрашивать, понимая, что это не страх, но надежда. Каковы бы ни были причины, это его не заботило; ему даже не хотелось быть здесь, он лишь рассматривал это как свой неизбежный долг.
И он вошел на корабль Эйзеля.
Внутренность проклятого корабля Эйзеля была построена по человеческим меркам — девятифутовые потолки и широкие противоперегрузочные ложа, но принесли и гамаки, рассчитанные на шимпанзе, для него и Дюана Фергюссона. Несомненно, гамаки взяли с нового корабля. Того, который никогда не полетит — по крайней мере, не на потоках ионизированного газа. И несомненно, это был практически последний раз, когда разум человека должен был покинуть Землю в теле обезьяны.
