Брайан Д'Амато - Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса
Хррр. Дыши. Давай.
Нет, что бы там ни говорили, нельзя покончить с собой, проглотив свой язык. Самое большее, что можно сделать, пытаясь совершить самоубийство в условиях, когда твоя свобода ограниченна, — это откусить себе кончик языка или кусок губы, а дальше надеяться, что истечешь кровью до смерти. Но и это далеко не верный способ. Да что там, сержант морской пехоты пошел на это в Ираке в 2004 году после Салат-аль-Иша, но повстанцы утром нашли его и привели в чувство. Кроме того, губка у меня во рту не позволяла Чакалу сделать это. Правда, известны случаи, когда похищенные задыхались из-за кляпа во рту, и Чакалу эта идея очень нравилась.
Я проглотил пузырь воздуха. Не позволю меня удавить. Нашел связь с легкими и надавил, скрежеща суставами рук и ног. Я такой же крутой, как ты, и командую тут я…
На востоке наше дыхание останавливается,
На севере останавливается,
Наше дыхание мертво,
Оно останавливается, оно умирает, останавливается…
Я решительно не мог дышать, напрягался, извиваясь всем телом, но ничего не получалось. Легкие подчинялись Чакалу. Черт побери, я пыхтел, хрипел, в ушах у меня шипело, как игла в запиленной канавке в конце звуковой дорожки первого выпуска виниловой пластинки «Metal Machine Music».[570] Сердце колотилось, будто я несся вверх по лестнице. Тринадцать пролетов. Мой язык распух до размеров теннисного мяча. Лицо серо-зеленое…
Оно останавливается, прекращается…
Выпусти воздух. Выпусти. Черт. Ерунда какая-то. Те, кто тонул, но чудом спасся, говорят, что наступает момент, когда невольно приходится выдохнуть, хотя и понимаешь, что вода заполнит легкие и ты захлебнешься. Но Чакал обладал недюжинной силой воли, впрочем, это слишком слабо сказано, он исполнился решимости довести задуманное до конца, он хотел нас обоих утопить в двуокиси углерода, и на секунду мне показалось, что я ныряю на дно океана, которое кишит ультрамариновыми Phyllidia varicosa и рубиновыми кораллами. Еще одно мгновение и…
Проклятье. Хрр. Удар.
Ш-ш-ш-ш-ш. Кулаком в живот.
Глоток воздуха. Ха! Непроизвольная реакция.
Пальцы в рукавице разжали мои зубы, залезли мне в рот и вытащили кляп, как пробку из сливной трубы. Воздух со свистом ворвался внутрь, и моя грудь раздулась. Хорошо. Треск. Хрустнули челюстные суставы. Все равно спасибо доброму и нетребовательному Богу. А я уже боялся, что вы, ребята, уснули. Кретины, пора действовать. Кто-то сунул мне в рот палку, чтобы он не закрывался, да, да, нет, нет, нет, нет-нет-нет-нет-нет…
Заткнись, подумал я. Они не хотят, чтобы я умирал. Ты понял?
Умри, нужно просто умереть,
Мы умираем, мы умираем…
Спасители держали меня вертикально, и один из них отрабатывал на мне прием Хаймлиха,[571] однако я продолжал тихо отходить в мир иной. Нет, Чакал не заставит меня задохнуться. Это невозможно. Мои предки не дадут мне умереть, не дадут, не дадут…
Шлеп. Я выдохнул все. Хррр. Руки в рукавицах снова поставили меня на ноги. Я дышал. Хорошо. Шаг в верном направ…
Боишься, ты так боишься,
Ты грязный, нечистый,
Ты боишься, боишься…
«Так, ну хорошо, что теперь?» — бросил я Чакалу. Как это ни глупо, но меня все еще мучил стыд. Конечно, я испугался, и Чакал знал это, и он знал, что я знаю, что он знает это. В таких отношениях о приватности думать не приходилось. Я хорошенько поразмыслил и пришел к выводу: да, моим самым сильным и непреходящим чувством до сего момента был обыкновенный стыд.
«Ты слишком невежествен, чтобы бояться. — Я решил оскорбить его. — Ты, как и все остальные, веришь в то, что тебе наговорили, когда…»
«Ты не из тринадцатого б’ак’туна, — парировал Чакал. — Ты все выдумал. И свою жизнь тоже. Картинки, передающиеся по воздуху, каноэ, летящие к луне, коробка размером с твой язык, знающая больше, чем ты, — все это наглая ложь».
«То, о чем я рассказал, действительно кажется невероятным. Но я не обманывал тебя. Нельзя придумать спираль ДНК, Китай, Анну Николь Смит».[572]
«Б’ааш? Неужели? Все это существует на самом деле? А может, ты просто-напросто запутавшийся во лжи дух зла? Последнее больше похоже на правду».
«Любопытство тебе не свойственно, — усмехнулся я, — как любому провинциальному олуху. Если бы ты сам был поинтереснее, то тебя бы волновало, откуда я взялся».
Не успев закончить тираду, я сообразил, что веду себя глупо. Словно сижу перед техасским шерифом в комнате для допросов и пытаюсь объяснить ему разницу между барокко и рококо. И потом, не стоит так брюзжать. Конечно, меня постигло разочарование: Чакала не особо поразило все то, что я привнес в его жизнь. Я ведь считал, что наша встреча (если можно так выразиться) ошеломит его и он будет обращаться со мной почтительно: «Да, мой повелитель, масса Джед, сэр». Но я не произвел на него абсолютно никакого впечатления. В моей жизни всегда хватало отвращения, ненависти и прочих неприятностей. А Чакал если и питал ко мне какое-то чувство, то одно презрение. Чистое презрение наивысшей пробы. С его точки зрения, если человек не являлся Гарпией или Оцелотом, его не то что кормить — скормить свиньям нельзя было.
Ну и сукин сын. Понимать вовсе не значит простить. Я мог бы его убить. Но какой в том смысл? Этот придурок мечтал, чтобы я вышиб себе мозги.
Он не верил мне, но я понимал почему: двадцать первый век казался фантастикой. Особенно отсюда, с того места, где я вертелся, как уж на сковороде. Даже если бы я и выдумал часть… Опа! Нет, постой. Не спеши. На этом пути ты просто свихнешься.
Теперь рукавицы, смоченные в пальмовом масле, массировали нас, скребли…
«А кантцук че, — кричал Чакал. — У тебя болезнь внутреннего глаза. Иными словами, ты сумасшедший. А кантцук че!!!»
«Конечно, ты расстроился, — ответил я, — ведь не каждый день обнаруживается, что твое представление о Вселенной совершенно не соответствует реальности. И все же…»
«Б’укумил бин ку… Заткнись. Ты никому не нужен. 2 Драгоценному Черепу на тебя наплевать. Он хочет, чтобы я был рядом с ним».
«Нет».
«Да-да, хочет, ты сам знаешь, что это правда».
«Ты ему нужен, чтобы мучить тебя».
«Нет, я ему нужен для выгоды».
«Ну ты и лузер».
«А кантцук че, а кантцук че…»
Оля-ля. Черт. Они накладывали шов — если можно так выразиться — на рану у меня на груди. Ощущение было такое, будто меня прокалывают швейными иглами и протаскивают через отверстия провод толщиной в четверть дюйма. Я вытерпел миллион стежков. Потом нас снова умаслили, перевернули, как запеленатого младенца, повязали нам расшитую набедренную повязку и вставили большие, расширяющиеся с одной стороны серьги в наши растянутые ушные мочки. Заботливо расчесали и уложили наши коротко остриженные волосы. Я догадался, что майя пробовали их нарастить, и казался себе болонкой на собачьей выставке. Нам на запястья нацепили браслеты из каменных чешуек, а к правой ладони привязали декоративную каменную хипбольную ракетку. На голову надели какой-то тяжелый убор, а на талии закрепили церемониальный хипбольный хомут, слишком тяжелый, чтобы его можно было использовать в реальной игре. Потом нас обсыпали пудрой, состав которой Чакал определил по запаху — киноварь и костная зола. И конечно, с душком ванили. Уверен, мы выглядели и пахли весьма аппетитно. Но нас доставили сюда вовсе не для съедения.
