Юрий Долгушин - Генератор чудес
Обычно Ридан во время беседы ходил, жестикулировал; сейчас он был как-то по-особому сосредоточен, собран, скуп на движения.
— Но самое главное, конечно, — диалектический скачок, переход в новое качественное состояние, которым разрешится этот миллионолетний этап нашего младенчества, этап накопления знаний, — говорил он. — Скачок уже начался — в семнадцатом году. Что говорить, без социализма это все — химеры, праздные мечты… К сожалению, мы склонны ко всему привыкать. Теряем перспективу, забываем о своем месте в истории. А ведь мы, благодаря социализму, уже оторвались от прошлого, летим стремительно, набираем высоту! Дело идет к тому, что страна наша неудержимо превращается в государство сплошной интеллигенции, и это, несмотря на то, что сельское хозяйство и вся «пищевая» деятельность народа оставляют по существу ничтожное место для науки, культуры. То ли будет, когда мы завершим скачок и освободим, развяжем процентов тридцать-сорок человеческой созидательной энергии! Но еще многое нужно сделать… Много тайн природы раскрыть — и в живом организме, и вне его… Эта задача лежит на нас, Николай Арсентьевич, на нашей совести. Ведь мы, люди науки, принадлежим к числу тех немногих, кто освобожден от всяких «пищевых» забот и освобожден именно для этого… Не знаю, как вы, но я всегда ощущаю эту ответственность перед теми, кто кормит нас, и, признаться, редко бываю доволен собой. И уж, конечно, я чувствовал бы себя самым настоящим преступником, если бы всерьез занялся поисками «лучей смерти». Стремление обладать ими есть, по существу, признак слабости, ничтожества физического и морального. Победа принадлежит не тому, кто сеет смерть и разрушение, а тому, кто создает и утверждает жизнь. Не следует об этом забывать.
Ридан умолк, задумался; тишина, наступившая в кабинете сразу наполнилась приглушенными, легкими звуками рояля, едва доносившимися из гостиной. Простые арпеджио, преодолевая стены и плотно закрытые двери, тут чудесно преображались в неясный, многоголосый клич птичьих стай, одна за другой взлетающих все выше, выше…
На минуту оба слились в едином слухе, отдаваясь этим влекущим, покоряющим звукам, пока не растаяла серебристая мелодия где-то далеко в вышине.
Ридан вдруг резко обернулся, как бы чего-то испугавшись, и спросил:
— А вы не сердитесь на меня, Николай Арсентьевич?
— Что вы, почему?
— Кажется… я злоупотребляю нравоучениями в последнее время. Не всегда это бывает приятно… и нужно.
Немного слов, как всегда медленных, но точных и искренних, а теперь даже взволнованных, пришлось подыскать Николаю, чтобы убедить профессора в неосновательности его опасения. Наоборот, Николаю так нужны его уроки! Какая там обида, он чувствует только огромную благодарность, ведь это помогает ему совершенствоваться, выйти из состояния «полуинтеллигента», которое так верно определил в нем Ридан. Конечно, ему, Николаю, не подняться до уровня Ридана — поздно, да и… закваска не та… Но в каждой беседе Ридан умеет дать ему что-нибудь такое важное, что помогает подняться на ступеньку выше…
— И вот сейчас — тоже? — перебил профессор.
— Конечно!
— Интересно. Что же вы вынесли из этой беседы?
— Я всегда думал, что высокая принципиальность, это — свойство натуры, так сказать, дар природы, талант. Сейчас, когда вы показали мне на конкретном примере истоки одной из ваших принципиальных позиций, я понял, что это мое представление нужно перевернуть с головы на ноги… Наша марксистская принципиальность прежде всего средство достижения цели, инструмент успеха в любой творческой работе. Тактическая основа ее. И она доступна каждому, кто поймет это… И второе. Меня и раньше поражала широта ваших мыслей, размах… Теперь я вижу, что это… тоже «инструмент», и сильнейший. Всякое явление настоящего вы представляете себе в движении, в его развитии от прошлого, к мыслимому будущему. И потому правильно оцениваете его… Не знаю, можно ли этому научиться… нужны обширнейшие знания. Но это — метод… и, пожалуй, даже при любых знаниях о нем нельзя забывать.
Ридан был восхищен анализом Николая. Он совсем не стремился вложить в свои слова и мысли столь глубокий поучительный смысл. И едва ли кто-нибудь, кроме Николая, мог бы так ухватить этот смысл — это уж его специфическая и очень ценная способность. Правда, Ридан давно уже подметил ее, но сейчас он понял, что она развилась, окрепла. Тут тоже есть чему поучиться!
Встреча эта, так смутно начавшаяся для Николая, еще больше сблизила их. Конец ее был «деловым».
— А что касается наших лучей сна, — сказал Ридан, — то вы, конечно, правы: испытывать надо, и немедленно. Надеюсь, вы не упрекнете меня в непоследовательности: в необходимости испытания я никогда не сомневался… Но вот как испытывать — ума не приложу. Нужно — в полевых условиях, на значительном расстоянии и, конечно, на людях, причем на достаточно большом количестве людей. Словом, должна быть обстановка, близкая к настоящей военной. Но людей нам никто не даст, как бы я не уверял, что это не причинит им вреда. Экспериментировать на людях не полагается. Между тем, без такого испытания, — с участием представителей армии, конечно, — наши лучи не могут превратиться в средство обороны…
Николай слушал, видел, что Ридан по-настоящему растерялся, и едва сдерживал улыбку: вот ведь, как может заблуждаться мудрейший человек! Выход из положения был ему давно ясен: конечно, они не могут устроить такое испытание, да и не их это дело; пусть об этом позаботятся те, кто будет пользоваться оружием, которое они создали. Сейчас нужно только сообщить об этом кому следует.
— Правильно! Через наркома! — обрадовался Ридан. — Отправляйтесь-ка к нему сегодня же. Расскажите все, изложите наши требования. Но смотрите… будьте осторожны. Беседа должна быть — один на один!.. Интересно, что он придумает.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
НА СЕВЕРНОЙ ГРАНИЦЕ
В темную безлунную ночь, весной или осенью, когда на Балтике гуляют свирепые штормы, и туманы плотной тягучей массой ползут по морю и по берегу, проскочить на советскую землю ничего не стоит. Встреча с «морским охотником» в таких условиях. — чистая случайность, да и локатор предупредит о ней вовремя: катер успеет уйти за пограничную зону, а шлюпку скроют волны. Дальше — холодная ванна у линии прибоя — с ног до головы, короткая борьба с отливной водой, скользкие, шевелящиеся под ударами «девятых валов» гранитные валуны, неизбежные падения, ушибы… Это — пустяки, конечно. Затем узкая — метров двадцать-тридцать — твердая песчаная полоска, за ней небольшой уступ и — лес! Таких мест на эстонском побережье много.
![Юрий Долгушин - ГЧ [Генератор чудес]](/uploads/posts/books/64667/64667.jpg)
