Борис Долинго - Аэлита. Новая волна /002: Фантастические повести и рассказы
О, друг мой Грегори! Запись закончилась в девятом часу вечера, и я, обремененный десятилетиями твоих бесценных воспоминаний, мыслей, чувств, поднес к губам слабую руку и облизал пальцы от последних въевшихся в кожу крупинок твоего праха с легким солоновато-мыльным привкусом.
Скрипнули тормоза на повороте к дому, лязгнули внизу автоматические гаражные ворота. Анка вернулась, будто и не обещала этим утром вычеркнуть меня из памяти. И теперь поднималась по лестнице.
Я не успел даже увидеть ее, услышать ее голос и только по самому звуку шагов уже понял, что победил. Дальше тоже будет трудно, но основное препятствие уже преодолено.
Она вошла в комнату спокойная и собранная, но, едва увидев меня, такого кроткого и любящего, протягивающего ей руки для примиряющего объятия, тут же зарыдала в голос, залепетала что-то истерически-невнятное. Мне не нужно было прислушиваться, чтобы понять, о чем этот плач: у мамы обширный инфаркт, она сейчас в реанимации, срочно нужно много-много денег, тысяч пятнадцать, не меньше.
— Алеша, ты дашь мне денег? Я знаю, у тебя всегда отложено…
Я запирал ее мокрые губы, прикладывая палец (даже вымыть не успел от пепла твоего, Грег!), и шептал убедительно:
— Разумеется, милая, разумеется!
И обнимал ее в трогательном порыве умиления, глотая всамделишные слезы. И, чувствуя себя триумфатором, наконец произнес фразу, которая, без сомнения, была лишней, потому что и так все было понятно:
— Ты знаешь, что для этого должна сделать.
Москва, Россия
Игорь Горностаев
Литературный памятник
Опять, о господи, явился ты меж нас
За справкой о земле, — что делается с нею!
«Собралась наша компания провести время за приятным журчанием речей в нескончаемой реке знания. Теплый летний вечер. Плащ темноты обзавелся розовой подкладкой из света масляных светильников и парой рваных дыр, проделанных яркими оранжевыми факелами. Но ярче факелов горели огни слов, сияли драгоценней любых жемчужин из сокровищницы султана. Ведь известно всем: мудрая речь собирает слушателей, как луна звезды, как янтарь бумажные крохи или как сладкий цветок медоносных пчел. И зовет мудрость на путь благочестия и добродетели.
В тот раз речь повел наш друг аль-Кирон абу Хумор.
«Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
— Ночь. Темно-серая предутренняя ночь не отпускала пустыню из своих объятий пугливых. Но перлы звезд уже начинали смущенно меркнуть в преддверии лазурного прилива. Верный утра посланник, прохладный восточный ветер, отнюдь не сильный, овевал и нежил утомленных караванщиков, разбивших шатер на привале перед Насибином. Стреноженные махрийские верблюды паслись невдалеке от колодца. На снятых с бурых и уложенных в круг тюках возлежали купцы, ожидая восхода солнца. Те из них, которые не сомкнули вежды, вели беседы тихи и неспешны.
Со стороны лунного лика прибыли еще два путника, которые смогли украсть у ночи целую половину, проскакав до оазиса на быстроногих сыновьях дороги, но утратив вечернюю силу. Позаботившись о своих лягающихся, которые многим милей, чем плюющиеся, прибывшие расстелили попоны на песке и расположились рядом с кругом караванщиков, видно рассчитывая насладиться парчой и шелком разумных разговоров, перед тем как отдых средь брошенных седел сомкнет их глаза, чтобы прогнать зевоту изо рта.
В чаше, образованной тюками, и в самом деле плескались сливки согласия и мудрости. Той, что свойственна старости седобородой, а вовсе не чернокудрой юности.
Рек один караванщик напевом степенным, как зачищенный до дыр казан медный:
В стране драконов царь тоже, конечно, дракон.
И сын его станет царем — таков закон.
Но дела пошли, словно впрягся в телегу рак:
Признали врачи дворца: царевич — дурак.
Не хотел от рожденья становиться царем
И в глупой сей ереси упорствовал он.
Хотел считаться в мире учеником древних,
А в поколении юном быть средь первых.
Так в глупости наш юный дракон был упорен,
Что в конце концов младший брат сел на троне.
Ну а старший брат стал зело умным да мудрым:
Лишь трус, мор да глад возвещал гласом трубным.
Когда мудрость уж не знала никаких границ —
Послал к младому царю наемных убийц.
Уселся наш знакомый дракон крепко на трон.
Упорствуя в глупости — мудрецом стал он.
Тихонько засмеялись караванщики наши, второй рассказчик потянул нить беседы дальше. Голос был его тих и вкрадчив, а рассказ витиеват и примером заманчив:
Случилось это в года стародавние.
Когда красивыми казались все ифриты,
Горные реки бежали по равнине,
А Величайший не дал еще людям рифмы.
Жил один человек. Считался богатым.
Втемяшилась в голову такая идея:
Чтобы стать богам близким другом и братом,
Башню надо построить высотой с синее небо.
Старики сказали: «Разумно ли это?
Ни к чему нам башня высокая такая.
Не дадим мы на постройку и монеты».
Ушел мечтатель домой, тяжело вздыхая.
Но идея не пропала в дней суете.
Стал мужчина думать, где взять-достать кирпича.
И каламом водил по серой бумаге,
Чтобы сбылась наконец великая мечта.
А простой кирпич-сырец в дело не годится.
Надо крепкий. Глина отправляется в печь,
Достигая высот полета царя-птицы.
Нужно рано утром встать, поздно в вечер — лечь.
Как соединить блоки крепко да жестко?
Тут надобен песок и цементный раствор.
И вот тянется башня высоко-высоко,
Стройная, *как женский стан, как пальмовый ствол.
Творил он башню каждую зиму и лето.
Но до полнеба за восемь лет не достал.
Да, выше башня багдадского минарета.
Но кирпич не выдержал — тонкий дом упал.
Старики обрадованно сказали: «Глупец!»
Но, упорствуя в святой глупости своей,
Он получил сияющий мудрости венец:
Во всем, касаемо растворов-кирпичей.
Послышался поток речей третьего. Как хрустальный бокал битый — голос его. Но голос годам подвластен, увы, так же, как волос седине: лишь хной избежать обеленье главы.
У Якубова сына был ученик.
Был в толковании снов, как учитель, велик.
Как-то Милостливый его приветил:
Своей несмываемой печатью отметил.
Вот ученик Правдивого Юсуфа
Сны продает. Покупка любому доступна.
Кто живет честно, моста не страшится,
Тому сон прекрасный однажды ночью приснится.
За сны платят, но цена не волчица:
На свободу выпущенная божья птица.
Отпусти птицу из души на волю —
Сны прекрасные наяву предстанут вскоре.
На небе пастух попрятал овец, а к пастве земной пришел отец. Караванщики отправились в путь предначертанный, а двое поскакали дорогой обветренной.
