Александр Казанцев - Иномиры: Романы
Оля видела, как постепенно жизнь возвращается к Альсино, как он выходит из своего угнетенного состояния, и радовалась…
Альсино почувствовал, что не все еще потеряно для него.
Он сел рядом с Олей за удобный стол, вспоминая ее уроки письма, которые она давала ему во время строительства «летающей тарелки» на подмосковном авиазаводе, и сказал:
— Ты моя несравненная учительница! Но тебе придется не только писать самой, но еще и проверять мои ошибки…
Оля засмеялась.
И началась радостная для обоих работа, цель которой они видели в заботе о людях, прекращении безнравственных войн, приобщении современного Оле общества к высотам культуры неомира.
Кусая кончик электронного пера, оставлявшего след на пленке, заменявшей здесь бумагу, Оля неожиданно спросила:
— А неандертальцы лгут?
— Мы не исследовали их первобытное общество, но найны, с которыми у нас давние отношения, лгать не могут, как у вас, скажем, такие животные, как собаки.
— Вот я и думаю, как же нам, людям, избежать лжи? Не уступать в этом собакам! Правда-правда!
— Пока вы не научитесь читать мысли друг друга, достигнуть этого можно только воспитанием.
— Воспитанием? Ты должен познакомить меня с тем, как у вас воспитывают малышей.
— Это большое искусство. Воспитатели-нейроведы — это скульпторы, которые лепят душу ребенка. Они воздействуют на развивающийся мозг излучением и внушением, готовя его к Школе Человека, где постигают не только науку и технику, но и глубины внутреннего мира человека. После многолетнего пребывания там я вернулся к матери. Стал таким, каким ты меня знаешь, готовым посвятить себя идее, тебе известной. И ты теперь помогаешь мне даже в тяжкие дни потерь и крушения…
— Может быть, не только в дни крушения? — многозначительно поправила Оля.
— И начала нашей совместной работы, в чем неоценима твоя услуга, — согласился Альсино.
— Какая же это услуга! Просто наш первый общий шаг.
И, счастливые, они возвращались к своим рукописям.
Казалось, их общий путь действительно обретен, но не все было гладким на этом пути.
Однажды Оля, откинувшись на ракушку-спинку своего кресла, сказала:
— У меня ничего не получается, Альсино! Правда-правда!.. Ты не зря тогда вспомнил о «романе», который и мне не под силу.
— Почему? Разве тебе трудно вспомнить все так недавно тобою пережитое? Не надо ничего выдумывать. По крайней мере, я так стараюсь… Только то, что было на самом деле!
— Ты прав, Альсино. Все это было, было, и об этом нужно вспомнить. А то, что сейчас происходит, и вспоминать не надо! Но какой я писатель! Убеждаюсь, что мало знать грамоту и даже обучать тебя грамоте и чтению, чтобы ты проглатывал такое множество книг. Но разве я могу написать кистью твой портрет, хоть и вижу тебя перед собой и ловлю каждую твою мысль? Я же не художница! А тут надо постичь сущность таких необыкновенных людей, как неподражаемый дядя Джо, благородный в своей чистоте лорд, скромный и сердечный Иецуке, наконец, наш самоотверженный Юра Кочетков и… даже Лена, которые влюбились с Юрой друг в друга.
— Да, все наши несчастные друзья заслуживают места в памяти и сердцах людей, которые должны узнать о них. А Кочетков, тот долго был непроницаем даже для меня, телепата, и раскрылся только в деле как человек долга, раскрылся, когда вдруг поседел, не в силах прийти тебе на помощь… Преклоняюсь перед ним! А вот Лена оказалась для меня непредсказуемой. Никак не ожидал такого ее выступления в подземном зале. Все это я пытаюсь передать в своих записках. Не знаю, конечно, что получится.
— Вот видишь, даже ты сомневаешься. А каково мне? Как я напишу о моих друзьях, чтобы читатель увидел в них живых людей, и даже знакомых… Это мне не по силам, и, увы, я складываю оружие. Достаточно того, что напишешь ты. Правда-правда!
И Оля с Альсино поменялись ролями.
— Ты не права, — уговаривал он. — Ты должна своими воспоминаниями осветить память погибших Юры, дяди Джо, лорда, Иецуке…
Оля задумалась.
— Я выйду в сад. Там такое солнце проглянуло! А ты?
— Я подожду тебя.
— Только очень жди! — задорно крикнула Оля и исчезла.
Альсино, отложив электронный карандаш, задумался. Она ушла на какую-нибудь минутку, а как же отпустить ее с найном в другое измерение? Какие неожиданности поджидают ее там?
Но Оля быстро вернулась, оживленная, радостная, словно светясь изнутри.
— Я зарядилась праной, как ты меня учил. Это замечательно! Теперь я буду тебя учить, как ею заряжаться.
Альсино улыбнулся.
Оля, понизив голос, сказала:
— А я все придумала!
— Что еще родилось в твоей головке?
— Может быть, не в головке, а в сердечке?
— Так что же в сердечке?
Оля приняла важный вид и процитировала:
— «Сделал все, что мог. Больше сделает могущий».
— Кто же этот могущий?
— Тот, кто способен написать вторую, десятую, двадцатую книгу! Понимаешь?… Ему будет достаточно выслушать меня… А я… я вернусь. Только очень жди! Правда-правда!..
— Я дождусь, — твердо заверил Альсино. — Но я должен все время видеть перед собой тебя, твой образ. У мамы есть чудесный аппарат. Мы воспользуемся им.
И он провел Олю в одну из комнат, где попросил сесть, как это делают фотографы.
Оля послушно опустилась на круглый табурет и ощутила, что ее освещают, как бы ощупывают какие-то лучи.
— Готово! — объявил Альсино. — Теперь посмотрим, что у нас получилось.
Они вместе вошли в смежную маленькую каморку, вроде той, где фотографы-любители проявляют свои пленки.
Там стояла незнакомая Оле аппаратура.
Альсино откинул на столе легкую крышку какого-то прибора, и Оля ахнула, увидев под нею свое изображение.
Это была она, совершенно такая, какой видела себя каждый день, скажем когда причесывалась.
Альсино любовно взял в руки Олину статуэтку.
— Таким образом, мы ни на минуту не расстанемся с тобой, пока я буду ждать твоего возвращения.
— От полнолуния до полнолуния… — тихо произнесла Оля.
— Какой чудовищно долгий лунный месяц!
— Раньше мне не удастся все сделать для публикации твоих записок.
— Ну, теперь дело за немногим. Я бы захватила с собой и твое изображение, и еще что-нибудь, чтобы удивить всех дома. Но ведь нельзя найна загружать багажом. Лишь бы меня с рукописью взял, в этом-то я не сомневаюсь. Правда-правда!
Но Оля ошиблась.
Общение Альсино с найном было не простым и его едва ли можно было назвать разговором.
Мохнатик, уткнувший голову в колени, вскочил при появлении Альсино, приветливо «улыбаясь», как он это умел делать. Но сразу насторожился, чуть склонив голову набок, чувствуя, что Альсино что-то хочет передать ему. И внимательно всматривался в его лицо.
