Владимир Михановский - Путь «Каравеллы»
– Откуда у нас сок трабо? – удивился врач.
– Кок принес.
– Только что?
– Нет, час назад, когда ты был на вызове.
Валентин вздохнул и открыл глаза. Он что-то забормотал. Дмитрий Анатольевич прислушался.
– Оранжерейный… аннигиляционный… астроотсек… камбуз… – бормотал штурман.
– Валя, что с тобой? – сказал врач и взял его за руку.
Штурман вздрогнул, умолк на полуслове. Глаза его забегали по комнате, приобретая все более осмысленное выражение.
– Это вы, Дмитрий Анатольевич? – спросил он слабым голосом.
– Я, я, голуба душа, – обрадованно ответил врач.
Манипулятор подался немного назад. Теперь главную роль играл не он, а врач.
– Я… у себя?
– А где же еще, голуба? Дома ты.
– Я только что здесь появился?
– Как это – только что? – поднял брови Дмитрий Анатольевич. – Мы с ним, – кивнул он на манипулятор, – уже минут двадцать с тобой возимся.
– Неправда! – выкрикнул Валентин… – Зачем вы говорите неправду? Минуту назад меня здесь не было.
– Был, был ты здесь, голуба душа, – спокойно ответил Дмитрий Анатольевич: за свою долгую практику ему пришлось повидать всякое. – Где же тебе еще быть?
– Я… только что – был во всех отсеках «Каравеллы», – запинаясь, проговорил штурман.
– В каких, в каких отсеках?
– Во всех сразу!
– Рассуди сам, голуба. Чтобы объехать все отсеки корабля, тебе не хватит и недели.
– Говорю же – я был в них одновременно!
«Расщепление сознания. Типичная картина», – подумал Логвиненко и покачал головой.
– Что ты чувствовал при этом?
– Не могу я объяснить! – с отчаянием произнес штурман.
– А все-таки, все-таки, голуба, опиши свое состояние, – настаивал врач. – Это очень важно.
Глаза штурмана блеснули. В них снова заполыхал огонь недавно виденного.
– Я наблюдал все отсеки изнутри… одновременно… Они как бы накладывались друг на друга, но не мешались… И я смотрел на них, но как бы чужими глазами. Непонятно?
– Продолжай.
– Я был у астробиологов… Наблюдал Алю близко, как вас сейчас… Но странно – она показалась мне чужой, незнакомой. Как бы существом с другой планеты.
– А другие?
– И другие были чужими.
– Что скажешь, голуба? – обратился Дмитрий Анатольевич к манипулятору.
Однако машина безмолвствовала: в ее диагностической памяти, в ее картотеке подобных признаков болезни не значилось.
Врач прошелся по комнате.
– Ну а что же ты делал там, во всех отсеках… одновременно?
– Только одно. Меня интересовало, как работа каждого отсека влияет на курс «Каравеллы». Но, понимаете, Дмитрий Анатольевич, это интересовало не меня, а кого-то постороннего, который смотрел на окружающее моими глазами.
– Нет худа без добра. Выходит ты, голуба душа, побывал сразу во всех отсеках… – попытался обратить все в шутку врач.
– И не только в них.
– А где ж еще?
Рассказ штурмана врач выслушал с величайшим вниманием, а манипулятор по его знаку записал сбивчивую речь Орленко на магнитную пленку.
Штурман рассказывал, закрыв глаза.
…Стая быстрых капель приблизилась к роще. Закружила хороводом вокруг деревьев. Быстрее, быстрее, еще быстрее! В ритме вращения сонмища капель знаки на коре стали изменяться все быстрее. Теперь штурман мог бы поклясться, что эти знаки, за которыми он еле поспевал следить, напоминают ему цифры и математические символы, которыми пользуются земляне.
Внезапно с одной из веток сорвалась молния. Жало ее было нацелено в стремительно пролетающую мимо каплю. Валентин вскрикнул: ему показалось, что комочек живой плоти будет сейчас убит наповал, испепелен, повержен наземь. Но нет! Несмотря на то что острие молнии угодило прямо в каплю, та как ни в чем не бывало продолжала кружиться вокруг дерева.
С других ветвей стали срываться точно такие молнии, каждая ударяла в пролетающую каплю, и ни одна из них не погибла…
Штурман умолк.
– А потом? – спросил врач.
– А потом я потерял сознание, – сказал Валентин. – И очнулся только благодаря вам. И ему, – показал он на реаниматор.
– Ты пока успокойся, голуба душа, – сказал Дмитрий Анатольевич. – В твоем положении волноваться крайне вредно. А воображение у тебя живое. Тот случай, когда поэт сказал: «Как часто силой мысли в краткий час я жил века, и жизнию иной, и о земле позабывал…»
Штурман оживился:
– Кто это?
– Угадай! – сказал Дмитрий Анатольевич, обрадованный возможности как-то отвлечь Валентина.
– Сейчас попробую, – сосредоточился штурман. – Сначала нужно определить эпоху, в которую были написаны стихи. Хотя бы приблизительно. Ну, это несложно. «…И о земле позабывал…» – повторил он задумчиво.
– Ну, ну! – подзадорил врач.
– Речь идет о том, что автор мог позабыть землю, взятую в целом, как планету. Значит, стихи написаны уже в космическую эру, после полета Юрия Гагарина. Верно?
– Сначала тебя дослушаю.
– А, знаю. Это Либун написал!
– Либун? – Врач чуть не подпрыгнул от неожиданности.
– Вы что, кока нашего не знаете?
– А разве он пишет стихи?
– Откуда мне знать? – слукавил Валентин и пожал плечами. – Это только предположение.
– С тем же успехом ты бы мог предположить, что это сочинение Тобора, – проворчал Дмитрий Анатольевич.
– Значит, я не угадал, – подытожил Валентин. – Пойдем дальше. Судя по лексике, это вторая половина XX века, так мне кажется. Кто же это? – Орленко назвал несколько фамилий.
Врач развел руками.
– Промазал, голуба душа. Пальнул в белый свет, как в копеечку. Стихи написаны задолго до космической эры, до запуска первого искусственного спутника Земли.
– Они написаны…
– В первой половине XIX столетия. И стыдно тебе, голуба, не знать их. Автор – великий русский поэт Михаил Лермонтов.
– Не может быть!
– Почему?
– Потому что у автора чисто космическое мышление, – пояснил Валентин.
– И тем не менее это так… Ну, что, голуба, в медотсек поедем?
Штурман молитвенно сложил руки.
– Дмитрий Анатольевич, давайте, я здесь останусь. У вас ведь и так, наверно, нет ни одного свободного местечка.
– Гм… ладно. Только обещай: чуть почувствуешь себя хуже – вызывай врача по биосвязи.
– Обещаю.
Логвиненко отправился в медотсек, следом засеменил реаниматор.
СТЫЧКА
Когда фотонная ракета
Притормозит безумный бег,
И на ступень иного света,
Волнуясь, ступит человек,
Ему навстречу из тумана,
Минуя вены вешних вод,
Вдруг он походкою шамана
С улыбкой солнечной шагнет.
Из расколдованного круга
Нахлынут звонкие слова…
Но как же, как поймут друг друга
Те два различных существа?
